Тёма Крапивников Принцесса Атомбурга

В подвале пахнет металлическим опилками и сгоревшей проводкой. Я морской звездой раскидываю руки и ноги на свинцовом полу, подбрасываю дрона повыше, делаю селфи под хлопок вспышки. Хорошо! Дрожь от реактора массирует лопатки, металл приятно холодит тело. Расстегиваю верхние пуговицы на рубашке, выкладываю на декольте амулет Мары на тонкой цепочке, — стоп, снято! Целую маленький серебряный серп на удачу, загоняю дрона в гнездо на поясе, поправляю одежду — и на выход.

Когда-то Атомбург называли городом крыш. Может быть, потому что высоту его потрепанных временем домов было не так сложно покорить. Может быть, сверху, с этих скользких листов жести в потеках голубиного помета, и вправду открывался какой-то особенный вид. Но сейчас — я это знаю точно — даже если забраться на высотку генерал-губернатора, вид отвратителен: горизонт наглухо закрыт толстой стеной, опоясывающей город. И даже если подняться еще выше — туда, где дронов клюют злобные бакланы — смотреть не на что: унылое море отсюда и до ближайших гор.

Зато внизу, глубоко под землей кипит жизнь. Там, где были тоннели метро и там, где их никто и не планировал, уместились сотни ядерных реакторов — больших и маленьких, водо-водяных и на быстрых нейтронах. Контуры охлаждения выходят прямо в море за стеной, а толстая свинцовая плита отделяет пламенное сердце Атомбурга от его мягкой и нежной плоти. Да, мы живем на чертовом вулкане, который может взорваться в любой день, но а кто еще, кроме нас? Иногда я думаю, что может быть иначе: мы умрем от болезней или прирежем друг друга по дурости, а реакторы будут давать городу свет и тепло веками. Крепко сварены, чертяки!

Наскоро смотрю во фронталку коммуникатора, расчесываю длинные черные волосы, рисую на бледном лице картинку помрачнее, отхлебываю дурной эрзац-кофе из уличного синтезатора, закусываю кашей из риса с гидропонических ферм и иду на работу. Я хоть и бомжую в подвале, от службы на благо Атомбурга не отлыниваю. Так что швыряю стаканчик в зубы сторожевой урне, запрыгиваю в вагончик фуникулера — и вверх, на бетонную стену Дамбы. Я чуть промахиваюсь, урна семенит за катящимся стаканчиком на коротеньких лапках, зыркает красными глазами вслед, но что сделает? Роботы — слуги народа.

В фуникулёре почти никого, и я усаживаюсь на любимое место по центру, спиной к Дамбе, лицом — к убегающему вниз Атомбургу. Напротив меня пожилой мужичок прячет лысину под наушниками-мониторами и трясет головой под старперскую песню о поросших мхами серверах Перуна. Его мрачно сверлит взглядом город, который такие мудаки и построили еще до моего рождения. Да так хорошо, что мне из этого города уже не деться никуда.

Наверное, мудакам было страшно, когда климат планеты пошел вразнос, а еще — им было жалко терять связь с прошлым. Поэтому они превратили город в подвал безумного Плюшкина, в засранную квартиру старичка-геймера, в кладовку вещей, которые и выбросить жалко, и применить некуда. В кольцо стен Дамбы они привезли все, что хотели спасти от потопа, и расставили как попало — эдакий гимн китча и кринжа с уклоном в славянский хайтек-рок.

Деревянную церквушку с Вологодчины воткнули в центр внутреннего дворика филфака: абстрактные статуи переглядываются через слюдяные окна с образами святых и не понимают, что происходит. Красными кремлевскими кирпичами обложили первые пятьдесят этажей генерал-губернаторской башни — пошли бы до конца, но башенный кран упал и чуть было не проломил тонкую тогда Дамбу. И, конечно, увешали башню толстыми экранированными кабелями, словно новогоднюю елку — весёлой мишурой. Хотели построить модный современный Китеж-град, а получился вечный пошлый Атомбург.

Посылаю воздушный поцелуй бакланам, подмигиваю мальчишке-кондуктору фуникулера, распахиваю дверцу и танцующей походкой иду в порт. Море ниже стен Дамбы метров на пять, поэтому хрупкие лодки гостей — просмоленные доски, тонкая мачта, латаный-перелатанный мотор на жидком водороде — нужно сначала поднять канатами и блоками, а затем припарковать в уютных боксах. Откровенно говоря, всей работы здесь чуть: нажать пару кнопок, да сказать «Добро пожаловать», но я отношусь к ней со всей серьезностью. Это у меня такой подростковый протест, не удивляйтесь.

Сегодняшние гости приплыли из Скандинавии: меняют бруски железа и меди на баллоны с топливом. Командует светловолосая девочка с кривой улыбкой на лице, ей помогают три парня покрупнее, покрепче. По секрету скажу: мы бы заправили их и бесплатно, но так не принято. Поэтому я важно киваю головой, взвешиваю жалкие товары варваров с северо-запада и складываю на тележку — роботы потом отвезут на склад. Уверенно снимаю блокировку на вентиле трубы с водородом и приглашающе машу рукой — дескать, пользуйтесь, гости дорогие. Они понимают правила игры и почти не благодарят, словно и вправду нам чем-то заплатили. Я поглядываю за ними искоса, осторожно, чтобы не запалили. Немного стесняюсь.

Иногда я хочу, чтобы меня похитили: связали руки толстой веревкой, забросили на дно лодки и увезли в южные моря. Но не абы кто, конечно.

Один из гостей особенно хорош, сложен как юный викинг. Волосы светлые, собраны в пучок на затылке. Руки крепкие, загорелые — не то что у наших цветков цивилизации. Я сразу принимаюсь фантазировать: вот гость срубает топором дерево, ловко очищает его от веток, рубит на кусочки помельче, а вот он разжигает огроменный костёр во славу Перуна, а вокруг ходят злые белые медведи и выпрашивают жареную рыбу. Ему бы еще рубашку в клеточку, да в облипку, да верхнюю пуговицу расстегнуть, да бороду уложить — идеальный лесоруб из старинных модных журналов бы получился.

Зато девочка-гость мне не нравится, и это вовсе не бабская зависть. Ее волосы старомодно заплетены в косы, холщовая рубашка мешком спускается с плеч, глаза скачут туда-сюда пассивно-агрессивно, осуждающе. Она выглядит как религиозный фанатик, и фанатик в плохом смысле — такие не любятся по кустам с добрыми молодцами во славу Фреи, а жгут молодцов на кресте во славу какого-то токсичного балабольства. Я подхожу к ней поближе, обнажаю белые зубы в дружелюбной — как мне кажется — улыбке и протягиваю ладошку — всю в прожилках металлических нитей.

— Хендшейк? — спрашиваю.

Девочка чуть пятится, поэтому я перехватываю запястье, разжимаю ее кулачок, касаюсь нежной, чуть потной кожи, и пингую намерения.

Гостья внезапно хочет секса — нормальное желание, если пораскинуть мозгами, но мне еще нет восемнадцати, да и девочки — не в моем вкусе. Извиняшки.

Гостья хочет салат из лосося с авокадо — ну так, странновато,