водопроводную. А еще хорошо бы зависимость от давления снять, но к насосу на прошлой неделе два студента приложились, а механика раньше, чем через месяц не дозовешься. Ну-с, приступим…

Люда молча, как и обещала, сидела в уголке на стульчике и, казалось, была поглощена выкройкой из «Работницы», крысы отбежали в уголок и там шевелили друг другу усами. Собственно, ни Люда, ни крысы Сергею в лаборатории были совершенно не нужны, но Люда попросилась прийти в субботу и тихонько посидеть, потому что ей было скучно одной в общежитии, и так просительно посмотрела, что Меренков не нашелся, что возразить. А крысы… Наполеон уже пару раз просился (и был отнесен) в лабораторию, а сегодня они все трое так решительно полезли в карманы пиджака и в портфель, что высаживать их обратно было бы просто бесчеловечно, да и долго к тому же. Проще было взять.

Итак, весы готовы, отмериваем первую порцию, засыпаем, включаем, секундомер в руку, приступим…

Но приступить ему не удалось. Дверь шумно распахнулась, внутрь просунулась голова вахтерши и сообщила: «К вам тут пришли!» Голова исчезла, а вместо нее вошла женщина, зареванная, с покрасневшим лицом. Сергей с удивлением воззрился на пришедшую, смутно узнавая ее.

— Здравствуйте, Сергей, э-э-э…

— Петрович. — Здравствуйте, Сергей Петрович. Я — Анна Ивановна, жена Василия Дмитриевича Прохорова. Скажите, вы не видели Васю сегодня или вчера? Он… он… он исчез! — Она снова заплакала.

— Анна Ивановна, я нет… сегодня не видел. И вчера… вчера тоже не видел. Я не был вчера в институте, вот и не видел. Я… я, кажется, в среду его последний раз видел. А что случилось? Вы не плачьте, пожалуйста, а расскажите.

— Понимаете, Вася пропал. Он последние дни ходил смурной, все молчал, что-то бормотал, он никогда таким не был, я и спрашивать боялась. А вчера вечером не пришел домой. Это в первый раз, понимаете? И вот сегодня утром — телеграмма. Из какого-то Изюма. Зачем Изюм? Почему Изюм?

Она протянула Сергею бланк.

— «Сообщу позже не ищи Вася», — прочел Сергей вслух. — Изюм… это, кажется в Харьковской области, — припомнил он. — Василий Дмитриевич собирался на юг?

— Никуда он не собирался. Мы на Волгу летом хотели… А Вася все бормотал в последние дни, все бормотал, ночью стонал: «Сочи, Метресса». — Снова всхлип. — Скажите мне правду, Сергей Петрович, у Васи была другая женщина? Я знала… я знала…. И половину наших денег вчера вечером снял из сберкассы, я специально побежала сейчас узнать… Он меня бросил…Уехал к этой метрессе, к этой…

— Анна Ивановна, не надо зря расстраиваться, — поднялась из угла Люда. — Я уверена, просто уверена, что с Василием Дмитриевичем все в порядке. Ну, мало ли зачем ему понадобилось срочно уехать? Мужчины — они такие, запросто сорвутся, помчатся сломя голову сами не знают куда, а потом возвращаются. Может быть, у него срочная командировка? Или по обмену опытом? Или его послали на повышение квалификации… — Люда несла успокаивающую чушь, пока Прохорова почти не перестала всхлипывать. — Деньги у него есть, так что Василий Дмитриевич не пропадет. Пойдемте, вам надо умыться. Вы же не хотите, чтобы муж застал вас в таком виде?

Последний аргумент неожиданно подействовал, и женщины вышли в коридор. Вернувшись, Люда коротко сказала:

— Чуть успокоилась. Хорош этот твой Прохоров, мог бы хоть нормальную записку оставить. — И она опять занялась «Работницей».

Внешние события закончились, и Сергей наконец полностью ушел в любимую работу. Гудел тихонечко термостат, на раскатанном по столу рулоне миллиметровки начали одна за другой появляться первые точки температурной зависимости.

Прошел один час и пошел другой, когда краем глаза и затылком Меренков уловил возникшее в лаборатории движение. Люда бросила журнал и подошла к окну. Тито оказался там же на подоконнике, другие две крысы отбежали в углы, где их не было видно ни от окна, ни от двери. Сергей нехотя отвлекся и тоже обратился к окну.

К воротам института подъехали три легковушки…

11

…Какая гулкая пустота в голове. Как будто я — колокол. Заброшенный, всеми забытый колокол. Стенки хотят и готовы звенеть, но язычок висит бессильно, и я отзываюсь только на случайно стукнувший камешек.

…Я помню все, что было до того дня, а потом? Потом только обрывки, чем дальше, тем бессвязнее.

…Тот день… Он был переломным. Я помню, мы вбежали в лабораторию. Я впервые увидел тогда Сергея вживую, не на фотографии. Он застыл, пораженный. Терьен и Хэнсон жадно бросились к установке. Питерс застонал: «Кристаллизация! Ах я осел!». От окна к нам двинулась девушка, я не знал, кто она такая. Зигель, осмотрев комнату, тут же пошел к девушке навстречу. Что он ей сказал? Я не услышал и не почувствовал. Она ему ответила (я еще удивился, что свободно понимает иностранный язык), я опять ничего не понял. Девушка не была красавицей, но что-то такое в ней было, что трудно было оторвать глаз. На каком языке они говорили с Зигелем?

… Что было дальше? Вдруг в комнате невесть откуда появились три крысы, они образовали кольцо вокруг нас. Почему кольцо, их же только трое? И тем не менее, это было кольцо…

Дальше все, дальше только обрывки… Не помню, как закончилась та встреча. Не помню, как уехали Зигель и Терьен. Помню… Помню, что стали пропадать люди. Пропал мой Вася. Пропал куратор Иркутска. Перестал отвечать южноамериканский приорат. Наш Приор впал в детство. Вход в Цитадель оказался закрыт… Где она была, Цитадель?… Не могу вспомнить.

Осенью — письмо от Терьена. Вот оно, передо мной. «Леон, все кончено. Связи разорваны. Мы мертвы. Желаю вам пережить и выжить. Я — не могу. Такая пустота…» Пришло через неделю после самоубийства Сержа. Цианистый калий. У меня даже фотографии его не осталось. Все казалось таким вечным…

Неужели Зигель тогда не смог договориться?.. Мы прошли лабиринт поисков и отчаяния, и он кончился обрывом и пропастью!

Я не верю, чтобы дитя восстало на своего родителя. Но Крон! Но Зевс!.. Но Эдип…

Или вся наша цель была лишь в том, чтобы породить брейнорин, и теперь мы больше не нужны? Так жестоко…

И никогда не увидеть внуков…

На этом рукопись, обнаруженная в тумбочке Льва Долгопольского, обрывалась. В тетрадке есть еще несколько отдельных исписанных страниц, но имеют ли они отношение к основному повествованию, остается неясным.

Постепенно Антон стал забывать про все кошмары колотиловской семейки, скорее это вспоминалось как дурной сон. Честолюбивые мечты об открытии и наградах тоже сгинули куда-то, уступив место обычным институтским и лабораторным хлопотам. Дел было полно, не до ерундовых