Георгий Шенгели ИЗРАЗЕЦ
Четвертая книга стихов
«Ты помнишь день…»
Ты помнишь день: замерзла ртуть, и солнце
Едва всплыло в карминном небосклоне,
Отяжелевшее; и снег звенел;
И плотный лед растрескался звездами;
И коршун, упредивши нашу пулю,
Свалился вдруг. Ты выхватил кинжал
И пальцем по клинку провел, и вскрикнул;
На сизой стали заалела кожа,
Отхваченная ледяным ожогом…
Не говори о холоде моем.
Надпись на статуе
В полдень и полночь
Ты можешь
Ощупать
Сей камень прохладный,
Все
Изгибы его
Чуткой изведать рукой,
И,
Чтобы радость твоя
Стала полной
И веской,
И вечной,—
Хладное имя ему
Пусть изваяет
Поэт.
Поэту
Да, стиснуть зубы, губы сжать, как шпагу
Перо в тугие пальцы вплавить, сердце
Взнуздать и мысль рассечь ланцетом — вот
Поэта полуночный подвиг.
Да, только в молнийной игре, во вздохах
Насоса нагнетательного, в звонах
Дрожащих исступленных рычагов,
В порхании, в свистящем лете поршней,
Отмеривающих стихи и строфы,
Ты золото из глубины подымешь
И вверх его по жолобу косому
Тяжелой песней устремишь. А там—
Пусть сыплется густым золотопадом,
Расплескиваясь о земь, вдробь зернится,
В мельчайший бисер. Ах, не все ль равно:
Ветр дует в парус и подолы крутит,
Но мчится, мчится, мчится. Будь и ты
Подобен ветру. Но стреми не воздух,
А вескую, а золотую жидкость,—
Настой давно угаснувшего солнца.
«Окном охвачены лиловые хребты…»
Окном охвачены лиловые хребты
Нить сизых облаков и пламень Антареса.
Стихи написаны. И вот приходишь ты:
Шум моря в голосе и в платье запах леса;
Целую ясный лоб. О чем нам говорить.
Стихи написаны. Они тебе не любы.
А чем, а чем иным могу я покорить
Твои холодные сейчас и злые губы.
К нам понадвинулась иная череда,
Влеченья чуждые тебя томят без меры.
Ты не со мною вся, и ты уйдешь туда,
Где лермонтовские скучают офицеры.
Они стремили гнев и ярость по Двине,
Пожары вихрили вдоль берегов Кубани,
Они так нехотя расскажут о войне,
О русском знамени и о почетной ране.
Ты любишь им внимать. И покоряюсь я.
Бороться с доблестью — я не имею силы:
Что сделает перо противу лезвия,
Противу пламени спокойные чернилы.
Поединок роковой
Я тихо спал. И в мой пригретый хлев
Вошла, шатаясь, пьяная старуха
И прыгнула. И на плечах почуя
Костлявый груз, я вымчался из хлева.
Луна в глаза ударила. Туман
Затанцовал над дальними прудами.
Жерлянки дробным рокотом рванули.
И тень моя горбатая, как пух
Комком по светлым травам покатилась.
И чем сильнее острые колени
Мне зажимали горло, чем больнее
Меня язвил и шпорил хлыст колючий, —
Тем сладостнее расбухало сердце
И тем гневнее накалялась мысль.
И длился бег. Выкатились глаза.
И ветер пену с губ сдувал. И чую:
Бежать невмоготу. И сжавши ребра,
И в спазме смертной зубы раскрошив,
Я вывернулся вдруг прыжком змеистым,
И захрустела старческая шея,
Мною придавленная. Свист гремучий
Взвился над взбеленившимся хлыстом.
И — понеслись. Не успевал дышать.
И тень отстала и оторвалась.
Луна и ветр в один звенящий крутень
Смешались. И невзнузданная радость
Мне горло разнесла. И вдруг старуха
Простонет: Не могу… и рухнула.
Стою. Струна еще звенит в тумане,
Еще плывет луна, и блеск, и трепет
Не отстоялись в сердце и глазах.
А предо мной раскинулась в траве
И кроткими слезами истекает
Исхлестанная девушка, — она,
Любовь моя, казненная безумцем.
«Плитный двор пылает в летнем полдне…»
Плитный двор пылает в летнем полдне.
Жалюзи прищурились дремотно.
Низенькое устье корридора
Обнимает ясною прохладой.
Прохожу по чистым половицам,
Открываю медленные двери,
И в задумчивый уют гостиной
Незаметно поникает сердце.
Раковины на стеклянной горке,
На воде аквария скорлупка,—
Судно, на стене в овальной раме
Ястребиный профиль Альфиери.
И хозяйка в кружевной мантилье,
В бирюзовых кольцах и браслетах,
Старчески-неспешно повествует
О далеком, о родном Палермо.
А в руках приметна табакерка,
Где эмаль легко отпечатлела
Гиацинт кудрей и рот двулукий,
И прикрытых глаз глубокий оникс.
Все в минувшем… Лишь глаза все те же.
Да — браслет и кольца голубеют,
Свежей бирюзой напоминая
Родины немеркнущее небо.
«Вон парус виден…»
Вон парус виден. Ветер дует с юга.
И, значит правда, к нам плывет
Высокогрудая турецкая фелюга
И золотой тяжелый хлеб везет.
И к пристани спешим, друг друга обгоняя:
Так сладко вскрыть мешок тугой,
Отборное зерно перебирая
Изголодавшейся рукой.
И опьяненные сказанья возникают
В Тавриде нищей — о стране,
Где злаки тучные блистают,
Где гроздья рдяный сок роняют,
Где апельсины отвисают,
Где оседает золото в руне.
Придет поэт. И снова Арго старый
Звон подвига в упругий стих вольет,
И правнук наш, овеян смутной чарой,
О нашем времени томительно вздохнет.
«Встало утро сухо-золотое…»
Встало утро сухо-золотое.
Дальние леса заголубели.
На