Трехсот.

Также, по утверждению капитана, на борту были спар­танские женщины, жены и родственницы погибших.

Общаться с этими благородными женщинами, сообщил капитан, ни ему самому, ни его людям дозволено не было. Я усиленно спрашивал его, но не смог убедиться ни прямо, ни косвенно, были ли среди этих женщин госпожа Арета и госпожа Паралея.

Эгинский судовладелец утверждал, что высадил пасса­жиров в устье Сперхея, у восточной оконечности той са­мой равнины, где некогда стояло лагерем войско Великого Царя. Там они высадились и остаток пути прошли пеш­ком.

Несколькими месяцами ранее, доложил капитан, мест­ные жители нашли три тела греческих воинов у верхнего края Феспийской равнины, на том самом пастбище, где располагался шатер Великого Царя. Эти останки были с почтением сохранены гражданами Трахина и теперь с почетом возвращены лакедемонянам.

Хотя в таких вопросах всегда трудно утверждать определенно, здравый смысл говорит, что эта были не иначе как тела Всадника Дориона, скирита Собаки и изгоя, известного под прозвищем Сферей, которые той ночью при­нимали участие в налете на шатер Великого Царя.

Эгинское судно везло прах еще одного лакедемонского воина, в свое время возвращенный из Афин. О том чьи это были останки, капитан не смог сообщить никаких сведе­ний. Однако мое сердце склонно предположить, что это мог быть прах нашего рассказчика. Я стал расспрашивать капитана подробнее.

У самых Горячих Ворот, заявил он, эти тела и урна с прахом были погребены в могильном холме на лакедемонском участке, расположенном на пригорке прямо над морем. Подробные расспросы капитана насчет топографии того места позволили мне заключить с определённой уве­ренностью, что это тот самый пригорок, на котором по­гибли последние защитники Фермопил.

На поминовении не было никаких атлетических игр. Состоялось лишь простое торжественное воспевание 3евса-Спасителя, Аполлона, Эроса и Муз. По словам капитана, все закончилось менее, чем через час.

Понятно, что местность интересовала капитана боль­ше с точки зрения безопасности судна, чем из-за произо­шедших там сражений. Однако, по его словам, его поразила одно незабываемое событие. Одна из спартанских женщин держалась среди остальных особняком и предпочла задер­жаться в одиночестве на месте сражения, когда ее сестры уже начали готовиться к отправлению домой. Эта госпо­жа так припозднилась, что капитану пришлось послать одного из своих моряков позвать ее.

Я стал горячо расспрашивать его об имени этой жен­щины, но капитан, что и неудивительно, не осведомлялся об этом. Я продолжал расспросы, выясняя, как она выгля­дела. Возможно, внешность помогла бы мне определить, о ком шла речь. Капитан утверждал; что в ней не было ничего особенного.

– А лицо? – продолжал настаивать я.– Была она молодой или старой? Сколько лет было ей с виду?

– Не могу сказать,– ответил он. – Почему же?

– Ее лицо было закрыто,– пояснил судовладелец. -Я видел лишь затененные покрывалом глаза.

Я продолжил расспросы о самих памятниках, о камнях и надписях на них. Капитан рассказал то немногое, что запало ему в память. На камне над могилой спартанцев вспомнил он, были начертаны стихи поэта Симонида, ко­торый сам в тот день присутствовал на поминовении.

– Ты запомнил эпитафию? – спросил я.– Или сти­хи были слишком длинные, чтобы удержать в памяти?

– Вовсе нет,– ответил капитан.– Строки были составлены в спартанском стиле. Короткие. Ничего лиш­него.

По его оценке, они были столь скупы, что даже такая ненадежная память, как его, без труда сохранила их.

Эти стихи, насколько сумел, я выразил так: