мероприятиях, умел всюду оказать на людей нужное влияние. Этот энергичный, общительный паренек с четырьмя треугольничками на петлицах, по моим тогдашним представлениям, был врожденным политработником.

Замечу, что мне всю службу, всю жизнь на политработников везло. Сколько их было — политруков, комиссаров, замполитов, начпо, — все оказывались на должной высоте, с каждым у нас складывались деловые и товарищеские отношения, хотя в принципиальных вопросах, в требовательности мы никогда не поступались ни на йоту.

Все лето, жаркое, сухое лето 1939 года, провели мы в лагерях, усиленно занимаясь боевой подготовкой. Никого не надо было понукать, ни красноармейцев, ни командиров, — все понимали и чувствовали, что вот-вот понадобится наша выучка в боях. Конкретных установок на сей счет, правда, не было. Проводились учебные тревоги и развертывания, что в армейской жизни в порядке вещей.

И вот оно... В первых числах сентября приказано было погрузиться в эшелоны. Незадолго перед этим наша часть была преобразована, пополнена техникой, вооружением, личным составом и стала называться 39-й отдельной легко-танковой бригадой. Комбриг — тот же, строгий, жестковатый, но уважаемый всеми нами Дмитрий Данилович Лелюшенко. Ночью погрузились мы на станции Рязань-2. Меня назначили дежурным по эшелону. Другие командиры побыли какое-то время с семьями, а мне выпало на прощание всего несколько минут.

Гудок паровоза. Поехали.

— Ты, как полномочный дежурный, разведай, — сказал мне с шутливой доверительностью комбат капитан П. Крупский. — Известно, что следуем пока до Воскресенска, а там куда повернут?

— На восток, наверное, — предположил я. — На Халхин-Голе идут бои.

— Там дело к завершению, — вмешался политрук Н. Лубенников. — Без нас справятся.

Эшелон грохотал на стрелках, шел без остановок на разъездах и станциях.

Сколько-нибудь существенных «разведданных» мне добыть не удалось. После Воскресенска стало ясно одно: едем не на восток, а на запад.

А с утра следующего дня за окошком вагона потянулась уже белорусская земля: приземистые, серые деревни, болотистые поля, вспыхнувшие огнем желтеющей листвы березняки.

Миновали Полоцк. Разгрузились на станции Боровуха. Готовили к маршу и возможным действиям технику, вооружение. 

В составе советских войск вступили в Западную Белоруссию. Никаких боев, хотя все мы, разумеется, были начеку — просто освободительный поход. Радушные встречи с населением на каждом привале глубоко волновали нас.

* * *

К началу декабря 1939 года нашу 39-ю отдельную легкотанковую бригаду перебросили на Карельский перешеек. Уже шли ожесточенные бои, и было ясно, что здесь-то нам, танкистам, придется понюхать пороху.

Быстрым маршем бригада вышла в назначенный район. Предстояло действовать на кексгольмском направлении. Путь бригады лежал от неудачного декабрьского наступления в низовьях Вуоксинской водной системы к февральскому прорыву линии Маннергейма.

Мороз. Свинцовое небо над головами. Гул близкой артиллерийской стрельбы.

По приказанию командира бригады, теперь уже полковника Д. Д. Лелюшенко меня отправили к старшему начальнику с донесением о сосредоточении и готовности соединения к боевым действиям.

Не без трудностей разыскал я штаб стрелкового корпуса. После неоднократной проверки документов и полномочий наконец провели меня на КП. В просторной землянке стояли столы с картами на них и телефонными аппаратами. Было здесь многолюдно и довольно шумно: штабные командиры передавали по телефону распоряжения, принимали доклады, стучали пишущие машинки и телеграфный аппарат Бодо. Докладывал я невысокому, подтянутому командиру с двумя ромбами в петлицах. Это был комдив П. И. Батов.

Меня ознакомили с обстановкой. Оказывается, еще до прибытия нашей танковой бригады стрелковые части форсировали реку Тайполен-Йоки и захватили небольшой плацдарм. Нам предстояло с него наступать.

В бригаду я возвращался не один. Вместе со мной был направлен один из командиров штаба корпуса, как тогда он именовался, «делегат связи», с боевым приказом и картой с нанесенной обстановкой.

Первый бой не показался мне каким-то необыкновенным Рубиконом. Морально я был к нему готов, как, наверное, всякий военный человек, да и забот командирских хватало — я по-прежнему исполнял обязанности ротного. С рассвета наша артиллерия вела непрерывный плотный огонь по позициям противника. Огневая подготовка продолжалась около трех часов. В бинокль было видно, что на лесной опушке уже не деревья, а голые столбы — ветви отсечены осколками. Но огонь этот не очень-то донимал финнов, засевших в глубоких бетонированных дотах. Взлетели в серое небо ракеты — сигнал к атаке.

— Вперед! — передаю команду.

Танки двинулись, прошли через позиции нашей пехоты. Бойцы сразу же выскочили из окопов и побежали за ними, прикрываясь машинами. Снег был глубокий. Танки с трудом преодолевали белое крошево на низшей передаче. Прошли так метров триста — четыреста. Пехота, державшаяся сначала за танками, отстала. И тут финны открыли губительный огонь из противотанковых орудий. Наши экипажи ответили дружной стрельбой из своих 45-миллиметровых пушек. А пехота залегла в снегу позади нас, ее могли с минуты на минуту накрыть шрапнелью. Пришлось танкам вернуться к пехоте. Так повторялось несколько раз: назад — вперед. Несколько машин было повреждено огнем противника, одна загорелась. Но бой продолжался. Наши танкисты, видать, уже втянулись в тяжкую боевую работу и меньше всего думали о том, что смерть витает над заснеженным, вспаханным гусеницами полем. И даже столбы черного дыма над горящим танком их не страшили. Мы воюем. Подходим все ближе к дотам, стремимся бить по амбразурам. Отважно действует лейтенант Иван Морозов со своим взводом — можно подумать, что это не молодой командир, а бывалый фронтовик. Между тем наши усилия не очень эффективны: огонь атакующих танков почти не причиняет вреда противнику, укрывшемуся в дотах, дзотах, в окопах. Противник усиливает огонь. Горят еще два наших танка. Появились первые потери. Узнаю, что ранен командир соседней роты лейтенант Иван Мельников, мой товарищ по училищу.

Словом, атаки наши успеха не имеют. Большие потери несет пехота.

— Кончай утюжить! — закричал по радио комбат Крупский. — Командиров рот — ко мне...

Бой сник, затих. Бывает, что без всяких указаний сверху вот так выдохнутся обе стороны, и все, конец единоборству.

Атакующим пришлось вернуться на исходные позиции.

Тяжелый был бой и... безрезультатный. Около танков месили снег, переминаясь с ноги на ногу,