Битый лед
СУХОГРУЗЫ
«Володя Щербацевич» стоял на погрузке. Два портовых крана, один с носа, другой с кормы, наклоняли жирафьи шеи, и в трюмы теплохода опускались ящики, бочки, мешки. Судно принимало груз для Тикси. В Тикси предстояло догрузиться горючим и доставить его на Новосибирские острова. И не только горючим. У человека малоопытного голова могла пойти кругом. В грузовой ведомости значилось все: от поршневых колец до сапожной мази. Но для снабженца такое многообразие было не в диковинку. А теплоход в просторечии как раз и называли «снабженцем», а рейс — «снабженческим», и целью его была доставка технического имущества и продовольствия для зимовщиков. До Диксона «Щербацевича» должен был довести ледокол «Киев», от Диксона до Тикси — ледоколы «Ленин» и «Красин». Обо всем этом я успел узнать в пароходстве. Арктическая навигация вот-вот должна была начаться. Собственно говоря, она уже началась в феврале, когда караван пошел на Ямал и на береговой припай у Харасавея были выгружены тысячи тонн груза для нефтяников. Но дальше Диксона никто еще в этом году не ходил. И наверное, потому, а может, так совпало, в состав первого арктического каравана были включены «пионеры» — суда Мурманского пароходства, носящие имена юных ленинцев: «Володя Щербацевич», «Валя Котик», «Галя Комлева». Пионеры шли первыми.
В ожидании отхода я бродил по Архангельску, городу моей флотской юности, и вспоминал, вспоминал…
Отсюда тридцать с лишним лет тому назад Краснознаменный дивизион тральщиков Северного флота, на котором я в ту пору служил механиком, уходил на послевоенное боевое траление. Мы шли очищать Северный морской путь от фашистских мин.
Архангельска тех лет уже не было.
Взметнулся в небо стеклянный куб высотного дома, новые кварталы заслонили деревянное кружево Соломбалы и Бакарицы. И только та же белая ночь владычествовала над Двиной и те же деревянные тротуары поскрипывали под ногами редких прохожих на Поморской улице.
11 июля в Архангельск прилетел мой спутник в предстоящем рейсе журналист Виктор Моисеевич Магидсон. Я поехал его встречать и еще издали увидел шагающего от самолета почти двухметрового Витю, нагруженного рюкзаком, пишущей машинкой и двумя фотокамерами.
Утром поехали в порт, на судно. «Щербацевич» уже заметно осел в воде. Нас провели к старпому. Мы представились, сказали, что собираемся идти на «Щербацевиче» до Новосибирских островов, а уж потом, на других судах, добираться до Владивостока, и, естественно, спросили, что требуется от нас.
— Гарантийное письмо от Союза писателей об оплате за питание, — невозмутимо ответил старпом. — Оно стоит в сутки 1 руб. 56 коп., а во время «самовыгруза», когда питание будет усиленным, — 1 руб. 84 коп. А может, вы будете платить наличными? — и он устало глянул на нас.
Такого начала мы не ожидали. Нам было ясно, что бесплатно нас никто кормить не будет, и все-таки… Вместо традиционных расспросов о житье-бытье, вместо хваленого флотского гостеприимства на́ тебе: 1 руб. 56 коп., гарантийное письмо…
Под грохот грузов, под перезвон портальных кранов рушилось в двинскую воду морское гостеприимство. Забегая вперед, скажу, что мы ошиблись — и ошиблись крепко. Убедились в этом уже на следующий день, когда нам отвели на двоих просторную каюту 1-го помощника. И это в то время, когда 4-й штурман спал в лазарете на операционном столе…
14 июля. Великолепие белой ночи, пахнущей водорослями и мазутом. Портовый буксир, весело пофыркивая, вытягивает «Володю Щербацевича» из ковша и ведет к мосту. Его средний пролет поднимается высоко вверх и скользит по опорам, как по направляющим. Мы проходим под серебряными конструкциями Бакарицкого моста, и Двина распахивается перед нами. Ровная, неподвижная как стекло, утыканная белыми коробками сухогрузов и темными — буксиров и лихтеров.
На мостике капитан, лоцман и старпом, оживленный и добродушный. Как только минуем Мудьюг, он сойдет с лоцманом с судна и уедет в Ленинград, в отпуск. Первый помощник отдыхает уже второй месяц, его обязанности выполняет по совместительству электромеханик. Что поделаешь, июль — время летних отпусков.
Лоцман возрастом, кажется, схож со мною. Он не спеша прохаживается по мостику, изредка отрывисто бросая рулевому: «5 градусов влево!», «Так держать!»
Оказывается, мы были когда-то вместе в наяновских экспедициях. Капитан заинтересованно поглядывает в нашу сторону. Он молод, изящен, невысок. Одет безукоризненно: белая сорочка, отутюженная синяя куртка («Моя роба», — скажет он потом о ней). По странному стечению обстоятельств фамилия капитана — Иванников. Я спрашиваю, не родственник ли он моего бывшего комдива. Нет, не родственник. Да и внешне он никак не походит на своего однофамильца.
Тот Иванников был высок, голенаст, громогласен. В 1944 году во время высадки десанта в Лиинахамаари он командовал тральщиком АМ-115. Немцы заминировали все подходы к порту. На каком отстоянии от поверхности воды стоят мины, было неизвестно. И тогда по минным полям пошел торпедный катер капитана 3-го ранга Ивана Шабалина (за эту игру со смертью Шабалин получил вторую Золотую Звезду). А следом, прокладывая дорогу кораблям десанта, пошел тральщик Иванникова. Мины рвались слева, справа, всплывали за кормой. Горы грохочущей воды, казалось, вот-вот раздавят «Амик».
70 мин подсек тогда тралом и расстрелял из «эрликонов» легендарный 115-й. Такого количества мин за один проход не уничтожил во время второй мировой войны ни один тральщик, ни наш, ни союзников. Надо ли говорить, что мы, безусые в ту пору лейтенанты, благоговели перед комдивом, перед его звездой Героя…
По слухам, фуражка комдива хранилась в Центральном военно-морском музее. Он мог, по нашему разумению, позволить себе все, что угодно…
Вот что мгновенно ожило, всплыло и заговорило во мне, когда на мостике «Щербацевича» я услышал от капитана: Иванников…
А тем временем мы прошли поросший травою и лесом черно-зеленый остров Мудьюг, возник — и пропал за деревьями четырехгранный белый столб — памятник жертвам интервенции. Белое море было неподалеку. Утром мы уже шли вдоль Терского берега, пустынного, серого, резко обрывающегося к воде.
16 июля около полуночи (впрочем, в разгар полярного дня это обстоятельство вряд ли существенно) на траверсе восточной оконечности Вайгача появилась первая льдина. На стальной, совершенно гладкой воде она зеленела, как горлышко от бутылки. Где-то впереди нас ждала перемычка: ледовое поле длиною в несколько миль.
Воскресенье. На судне
