— расстреляли его на следующий день после того, как лагерь был разгромлен восставшими пленными. Двенадцатилетний мальчик плакал, он долго плакал, и тетя Майя плакала вместе с ним.

— А тот фашист, что убил папу, жив? — спрашивал Филька.

— Нет, мой мальчик, мы отомстили коменданту Дикману. Гниют его кости в нашей земле.

Потом Фильку пригласила к себе воспитательница, добрая и ласковая Зоя Александровна. В учительской стояла чем-то встревоженная тетя Майя.

— Ну вот, Филя, теперь есть у тебя мама, — тихо сказала Зоя Александровна и указала глазами на тетю Майю.

— Мама? Вы будете моей мамой, тетя Майя? — недоверчиво спросил он.

— Да, сынок, я всегда буду твоей мамой, — взволнованно ответила она.

Дня через два Майя увезла приёмного сына в родной освобождённый город.

Сейчас генерал Казаков нетерпеливо посматривал на стеклянную дверь, откуда вот-вот должна была показаться Майя. Они с Наташей уже договорились пригласить её в лес на речку. Сегодня суббота, короткий рабочий день, значит, можно заночевать на берегу, разжечь костер, сварить вкусную уху, а потом весь воскресный день проплескаться в реке.

— Сергей Дмитриевич! Наташенька! — услышал Казаков и увидел Майю. Она подошла к ним в белом халате, уставшая, но чём-то взбудораженная.

— Здравствуйте, родные, — говорила она, целуя гостей.

В сорок пять лет Майя ещё была хороша собой. Она только чуть располнела, а красивое лицо, голубые глаза остались прежними, годы бережно щадили их.

— Няня сказала нам о вашем приезде, но мы не могли выйти сразу, — точно оправдываясь, говорила Майя. — Была очень сложная операция, но мой сынок отлично справился, — с нескрываемой гордостью добавила она.

На ходу снимая халат, к гостям вышел Филипп Фёдорович.

— Вот здорово, что вы приехали! — радостным баском воскликнул он. — Мама, что же вы стоите, снимайте халат и приглашайте гостей домой, а я сейчас позвоню Ларисе, чтобы не задерживалась у себя на фабрике.

— Решение принято правильное, — поддержал генерал. — Горю нетерпением поскорей взглянуть на твою молодую жену, говорят — красавица-раскрасавица.

— Нужно было приезжать на свадьбу, — с улыбкой погрозил пальцем Филипп Фёдорович.

— Извини, друг, не смогли, сам знаешь — служба…

Генерал Казаков смотрел на молодого хирурга. Филипп Фёдорович Бушуев был похож на отца — такой же высокий, широколобый, порывистый в движениях. Он даже говорил и смеялся так же, как отец, только глаза у него были чёрные — материнские.

— Лариска будет ко времени, — сообщил Филипп Фёдорович.

— И тестя не забудь пригласить, Ивана Егоровича, — попросила Майя.

— Как? Вы породнились с Зерновым! — воскликнул генерал.

— Нас породнила с ним война, подполье, — ответила Майя.

— Я на минутку забегу в ординаторскую, и отправимся домой, — сказал Филипп Фёдорович.

— Поторопись, сынок, гости ждут.

— Тороплюсь, мама, я только скажу Николаевой, чтобы продолжала пенициллин, — сказал Филипп Фёдорович и по-хозяйски широко зашагал к стеклянной двери.

— Он сказал — Николаевой? Не дочь ли это фельдшера Николаева? — спросил Казаков.

— Самая младшая, пошла по стопам отца, — ответила Майя. — Дети идут по стопам родителей. И знаете, Сергей Дмитриевич, о чем я иногда думаю, — продолжала она, — дед моего Фильки погиб в первую мировую войну, отец — во вторую, а для него, для молодого талантливого хирурга, человеконенавистники готовят третью… Да неужели ему суждено разделить судьбу отца и деда? А разве мало на земле вот таких Бушуевых, чьи отцы и деды сложили головы? Вы человек военный, носите на плечах генеральские погоны, скажите, зачем же каждому поколению испытывать, ужасы войны?

— Дорогая Майя Александровна, — отвечал Казаков, — я генерал, я вожу в небе грозные машины, обгоняющие звук, но, поверьте, мне хочется, очень хочется на борту скоростного самолёта возить не бомбы, а ящики с клубникой для варенья. Пусть соглашаются другие, и мы с радостью загрузим бомбовые люки фруктами.

Вернулся Филипп Фёдорович.

— Вот я и готов.

Вчетвером они шли по сиреневой аллейке больничного сада и вдруг, как по команде, замедлили шаги, остановились. Перед ними на гранитном постаменте стоял бронзовый бюст Фёдора Ивановича Бушуева.

Выпрямился и подтянулся Филипп Фёдорович. Каждое утро, проходя мимо этого памятника, он, как с живым, здоровался с отцом, он приходил к нему в минуты раздумий за советом, он прибегал сюда после каждой удачной операции, чтобы поделиться с отцом своей радостью. Вот и сейчас он как бы говорил ему:

«Отец, я оказался прав, я настоял на операции, и человек жив».

И сыну чудилось, будто бронзовые губы отца одобрительно шептали: «Молодец, сынок».

Обнажил седеющую голову генерал Казаков.

Неизменная печальная любовь была в голубых глазах Майи.

«Милый Фёдор Иванович, мы скоро будем с вами дедушкой и бабушкой, — неслышно говорила она. — Если внук родится, назовём Феденькой, а внучку — Лизой…»

А доктор Бушуев, задумчивый и строгий, смотрел немигающими глазами на буйную зелень листвы, на пёстрый ковёр цветов, на чистое синее небо, на живых людей, и казалось, он вот-вот произнесёт: «Я любил тебя, жизнь, и в схватках за твое цветение не щадил себя. В этом — счастье…»

В больничном саду ласково шелестела буйная листва тополей, посаженных когда-то умными руками хирурга Фёдора Ивановича Бушуева.

Оренбург, 1961 г.