дружишь?
– Дружу.
Она помолчала.
– Красивая?
– Очень.
– Давай с тобой снова дружить.
– А как же моя девчонка?
– Брось ее…
– Она красивее тебя.
– Неправда. Красивее меня не бывает.
– Скромно сказано.
– Ты все врешь. Никого у тебя нет. Давай дружить по-настоящему?
– Как это по-настоящему?
– Познакомь меня с родителями. Я буду приходить к вам в гости… Я только боюсь твоего отца…
– Почему?
– У него есть пистолет.
– Откуда ты знаешь?
– Мне папа рассказывал.
– У нас есть еще и пулемет. В огороде закопан.
– Да? – Ее глаза округлились. – Как интересно! И ты мне покажешь?
– Разумеется. А сейчас отец знаешь за чем поехал? За немецкой мелкокалиберной пушкой. Мы, когда ехали сюда, приметили ее в одном овраге.
Она вдруг заторопилась.
– Собственно, я лишь проведать тебя забежала. Я приду завтра или послезавтра. А то мне далеко идти. Так договорились дружить?
– Договорились.
Она поднялась на цыпочки и осторожно поцеловала меня в щеку.
– Смотри, чтоб сегодня же бросил свою девчонку!
Я долго стоял, прислушиваясь, пока не услышал, что ожидал услышать – тарахтение полуторки.
запел я.
Из темного зева печи вылетела вторая стрела и закачалась в моей груди.
продолжал я, выдергивая стрелу.
– Шут гадов! – крикнул Вад, и выпустил третью стрелу. Третья стрела вонзилась мне в голень.
Вад вылез из печки. В его руках были лук и пачка стрел.
– Я тебя прикончу, – сказал он.
– Валяй.
– Нет. Я тебе сделаю хуже. Я выбью тебе глаз.
Вад поднял лук. Я не пошевелился. Вад отбросил лук. Лицо его задрожало.
– Я ненавижу тебя! – закричал он. – Слышишь, предатель! Ты гадючий предатель! Ты продал меня и дядю Авеса! Ты за это поплатишься!
– Прекрати истерику, – спокойно сказал я. – Ты не сопливая девчонка. Будь мужчиной. Пора быть мужчиной. У тебя слишком затянулось детство. Так называемая инфантильность.
Потом я много думал об этом нашем разговоре. Наверно, зря я тогда сказал про инфантильность. Вад вообще не любил иностранных слов, а этого он наверняка не знал и вполне возможно, что принял за страшное оскорбление. Вполне может быть, что не скажи я про инфантильность, ничего бы и не было. Но я сказал про инфантильность. Вад посмотрел на меня ненавидящим взглядом, закусил губу и выбежал из комнаты. Я промыл свои раны водой, залил йодом, потом убрал на место ведро и корыто, а Вада все не было. Я все-таки волновался, с него станется удрать в Нижнеозерск, и поэтому подавил свою гордость и отправился на поиски брата. Во дворе Вада не было. Я осмотрел все закоулки. И вдруг из палисадника донесся стон. Я бросился туда. Вад лежал в траве, уткнувшись лицом в землю. Его тело было неестественно изогнуто. Я схватил голову брата и повернул лицом к себе. Лицо у Вада было как стена. – Что с тобой?.. Кто это тебя?.. Вад, ты слышишь? Вад чуть шевельнул синими губами: – Сам… спрыгнул с дома… Теперь уж тебе не выкрутиться… Теперь тебе здорово влетит от Него… Не помогут ни кизяки, ни волы… Ишь… хотел подлизаться… Брат закрыл глаза и улыбнулся бледной кривой улыбкой… Было уже утро, когда я с моряками вернулся в Утиное. Мы не доехали до больницы. Вад умер на полпути и мы привезли его назад…
На крыльце, придавленное камнем, лежало письмо.
«Ишь, хотел подлизаться…»
Отношения с Вадом у нас совсем испортились. Брат не хотел ни делать кизяки, ни рвать траву, ни копать огород. Этот фанатик считал, что я предал «Братьев свободы», и решил мне мстить. Фантазия его была неистощима. Он сыпал мне в пищу пригоршнями соль, сжигал под кроватью солому, опрокидывал на меня холодную воду, грубил. Мне все это здорово надоело, но я сдерживал себя. Моя мягкая тактика еще больше злила брата. Я сдержал себя даже тогда, когда он с фанатичными выкриками сжег на костре мою единственную фотографию. Я сдержал себя и в другом, более серьезном случае, когда он сжег книгу писателя Александра Дюма «Три мушкетера», выменянную мною в Нижнеозерске за настоящее сиденье с подбитого танка, который я первым обнаружил в лесу. Он сжег книгу писателя Дюма, нагло, прямо на моих глазах, полив ее керосином, а потом раскидал по двору палкой обгорелые куски. Он ожидал, что я кинусь на него и буду терзать, как бульдог куропатку, а он будет стоять, скрестив руки на груди, с улыбкой на устах, но я, скрипнув зубами, прошел мимо, словно это горела не книга писателя Александра Дюма, за одно прочтение которой многие согласны были отдать трофейный тесак или еще что. – Эй! – закричал вслед Вад. – Смотри! Сжег твоего Дюму! Я достал платок, высморкался и небрежно засвистел. Праздник сожжения был испорчен. Вад бросил палку и пошел вслед за мной. – Я все сожгу, – грозил он. – И книги, и тетради, даже твои штаны. Я думал, что ты хороший человек, а ты Диктатор. Зачем ты прогнал дядю Авеса? Мне не с кем играть. Тебя подкупил Он. Я знаю, ты ждешь Его. Я слышал, ты проболтался во сне. Ты стал девчатником. Я ненавижу тебя! Вад поднял камень и швырнул мне в спину. Я второй раз достал платок, второй раз высморкался и второй раз засвистел. – Бей меня! Почему ты не бьешь? – крикнул Вад. – Я сжег Дюму! Я ускорил шаг, продолжая свистеть. – Ну хорошо! Я устрою тебе сеанс! – сказал мрачно Вад и повернул назад. Вечером, возвратившись с работы, я принял все меры предосторожности против покушения. Прежде чем войти в дом, я привязал веревку к ручке двери, спрятался за угол и дернул. Дверь распахнулась. Ничего не произошло. Я вошел в сени. – Вад! – крикнул я. – Брось свои штучки! Хуже будет! Я надел на голову ведро, защитил грудь цинковым корытом и вдвинулся в комнату. В комнате никого не было. Неужели Вад отмочил номер – удрал в Нижнеозерск? Вещи вроде бы все на месте. Я снял с головы ведро и опустил корыто. Это была ошибка. В то же мгновение острая боль пронзила мое правое плечо. В нем дрожала и раскачивалась камышовая стрела. Я усмехнулся, выдернул стрелу и бросил ее в угол. Теплая струйка крови потекла вниз.В тумане скрылась милая Одесса, —
Золотые огоньки,
Не грустите, ненаглядные невесты…
В сине море вышли моряки…
Потом я много думал об этом нашем разговоре. Наверно, зря я тогда сказал про инфантильность. Вад вообще не любил иностранных слов, а этого он наверняка не знал и вполне возможно, что принял за страшное оскорбление. Вполне может быть, что не скажи я про инфантильность, ничего бы и не было. Но я сказал про инфантильность. Вад посмотрел на меня ненавидящим взглядом, закусил губу и выбежал из комнаты. Я промыл свои раны водой, залил йодом, потом убрал на место ведро и корыто, а Вада все не было. Я все-таки волновался, с него станется удрать в Нижнеозерск, и поэтому подавил свою гордость и отправился на поиски брата. Во дворе Вада не было. Я осмотрел все закоулки. И вдруг из палисадника донесся стон. Я бросился туда. Вад лежал в траве, уткнувшись лицом в землю. Его тело было неестественно изогнуто. Я схватил голову брата и повернул лицом к себе. Лицо у Вада было как стена. – Что с тобой?.. Кто это тебя?.. Вад, ты слышишь? Вад чуть шевельнул синими губами: – Сам… спрыгнул с дома… Теперь уж тебе не выкрутиться… Теперь тебе здорово влетит от Него… Не помогут ни кизяки, ни волы… Ишь… хотел подлизаться… Брат закрыл глаза и улыбнулся бледной кривой улыбкой… Было уже утро, когда я с моряками вернулся в Утиное. Мы не доехали до больницы. Вад умер на полпути и мы привезли его назад…
На крыльце, придавленное камнем, лежало письмо.
В.-Синюцкий район,
село Утиное
Виктору Анатольевичу Бородину
(сыну кузнеца, что встал на постой в крайней хате)
в собственные руки.
На обратной стороне был неумело нарисован летящий голубь с письмом в клюве, под которым стояло: «Лети быстрей к моим деточкам» Я осторожно отклеил марку и развернул треугольник из синей плотной бумаги.«Дорогие мои