вычеркнуть, что оставить в тексте. Пока они «обсуждали» письмо, я вышла в коридор, нашла дежурного врача.

Скоро Первое мая. На лестничной площадке выздоравливающие расписывали плакаты. Пахло краской.

— Пойдём на демонстрацию, — мрачно пошутил дежурный врач. — Теперь только следи за больными — убегут. Как весна, так побеги…

И он стал рассказывать мне что-то про электрокардиограмму, про солнечную активность, про взрывы на Солнце.

— Значит, плохо? — спросила я напрямик.

Меня возмутила его неуклюжая манера не волновать родственников.

Когда я вернулась в палату, край целлофанового колпака был откинут — Витькина работа. Я попыталась опустить колпак. Паля запротестовала — ей трудно говорить, трудно напрягать голос.

— Как Маня? — прошептала она. Всю жизнь Паля не замечала своих недугов и сейчас беспокоилась за сестру, которая плохо слышит, у которой много пережитков.

— Богу молится!

— Ты не бросай её, Кира! Не бросай! Если что со мной… — с придыханием попросила Паля. — Шкуро угнал её Ганю… Уж не вернётся, видно. Она одна. Зайди на мой завод, объясни, почему я не пришла на собрание. Не забудешь?

Больше Паля не может говорить. Смотрит на меня добрыми глазами. Я целую ей руку. Витька, отойдя к окну, глотает слёзы — не выдержал, а ещё мужчина! И что мужчины такие слабые!

Паля тихонько пожимает мне руку, показывает глазами на тумбочку. В ящичке лежит заверенная главным врачом доверенность на получение пенсии.

— Тебе!.. — догадываюсь я по движению её губ. — Ребёнку… Купи…

— Спасибо! Скоро у тебя будет свой «следопыт», — пытаюсь я пошутить.

Бабушка опять что-то спрашивает. Догадываюсь: «Как назовёшь?»

— Юркой! Юркой! А девчонку — Машкой.

Паля улыбается. Одобряет мой выбор.

Витька всхлипывает у окна. Нашёл место нюни распускать. Хуже девчонки! Плакса! Я и сама еле сдерживаюсь, но сдерживаюсь. Ведь надо! Надо. Я должна быть сильной.

Паля ртом хватает воздух… Опускаю полог. Проходит минут пятнадцать. Она опять требует, чтоб её открыли.

— За Виктора я спокойна, — медленно вздыхает она. — А что думаешь ты?

Я понимаю, что больше всего волнует её, больше электрокардиограммы и частоты пульса. Я говорю:

— Решила…

— Кто даст рекомендации?

— Дали… Дадут.

Паля закрывает глаза. Лицо светлеет. Я не могу сказать иначе. Я знаю, что мое решение для неё нужнее всех лекарств в мире. Такой уж она человек. Есть такие люди на земле!

Приходит врач. Бегают сестры… Нас с Витькой выпроваживают в коридор. Больные ходят на цыпочках. Выздоравливающие продолжают молча писать лозунги.

Витька уткнулся в мой бок и дрожит. Что от него требовать — он же всего-навсего ученик пятого класса. А мне нужно держаться. Я теперь остаюсь вместо бабушки. Я — её внучка…

В час дня не стало Полины Гавриловны… Такие, как она, долго в больницах не лежат.

В главном здании мне выдали её документы и сказали:

— Партийный билет снесите в райком. Знаете, где райком?

— Знаю! — ответила я.

«ПРАВДУ» ПОЛУЧАЮ Я…

Я стою на Марсовом поле. На граните высечены слова:

НЕ ЖЕРТВЫ — ГЕРОИ

ЛЕЖАТ ПОД ЭТОЙ МОГИЛОЙ,

НЕ ГОРЕ, А ЗАВИСТЬ

РОЖДАЕТ СУДЬБА ВАША

В СЕРДЦАХ

ВСЕХ БЛАГОДАРНЫХ

ПОТОМКОВ

От Невы доносятся звуки оркестра и гул голосов. Сегодня Первое мая.

Слева через канавку — Летний сад. Канавка мелкая. Её можно перейти вброд. Вброд… Для меня канавка стала непроходимой границей — я не люблю Летнего сада. Он красив. Там хорошо. Белеют скульптуры. Но я не люблю его. Просто не стала любить. Я теперь хожу только к вечному огню, который с тихим шелестом бьёт из красного мрамора. Я хожу сюда и долго стою…

А в наш почтовый ящик каждое утро почтальон по-прежнему приносит газету «Правда». Палину газету. Теперь «Правду» получаю я.