не нашли никаких ценностей. Жена Буракова объяснила, что у мужа была другая семья, которую он тщательно скрывал, – сбережения и зарплату держал там, дома бывал редко. Соседи подтвердили ее показания. Не обнаружили даже огромной библиотеки, которую Бураков собрал в надежде, будучи на пенсии, заняться серьезным чтением.
Ни Агаев, ни Бураков виновными себя не признали.
Агаев показал, в частности, что знал Баларгимова как человека ранее судимого и по долгу службы – в порядке предупреждения новых преступлений с его стороны – иногда бывал у него дома с беседами профилактического характера, о чем всегда составлял справки. Он поражен, узнав, что Баларгимову в течение трех лет удавалось открыто в три смены снаряжать лодки за осетровыми и продавать улов на берегу. Свидетельские показания против себя Агаев рассматривал в качестве мести ему за партийную принципиальность при выполнении служебного дол
га, как отплату за нежелание идти на компромисс с браконьерской мафией.
Я был еще в дежурке, когда с самыми свежими новостями приехал Хаджинур Орезов – в последнюю минуту, по рекомендации Балы, его тоже включили в следственно-оперативную группу.
Мы поднялись ко мне.
– Бураков сразу поплыл… – сообщил Хаджинур, когда мы остались вдвоем.
– Начал давать показания?
– Пока нет. Но попросил дать подумать…
– Да-а…
Главари восточпокаспийской мафии, снимавшие процент с браконьерской ловли осетровых, конечно, никогда не контактировали непосредственно с шефами лодок, поручая это кому-то в самом низу.
Судя по всему, этим и занимался Бураков. По приказу Агаева он взымал ежемесячную дань, сообщал браконьерам о повышении «налога», организовывал уничтожение лодок наиболее строптивых и несговорчивых.
Теперь все упиралось в его показания.
«Поплывет Бураков – и следствие выйдет бог знает на какой уровень! Умолчит – примет весь удар на себя. Нет, Буракову не выдержать очных ставок с браконьерами, которые давали ему деньги…» – подумалось мне.
– Он уже в тюрьме?
– Да.
– А что начальник рыбинспекции?
Цаххан Алиев снова оказался хитрее и удачливее всех – в час, когда следственно-оперативная группа покинула Дом рыбака, он, предупрежденный кем-то, обманом захватил катер на воздушной подушке – «гепард», принадлежащий заповеднику, и скрылся.
– Если по тихой воде да не подвели рубчатые ремни, он куда хочешь умотал… – Хаджинур был возбужден, как гончая, почувствовавшая азарт псовой охоты, опьяняющую радость преследования и гонки. – Сейчас, наверное, уже на Кавказе. А может, в России…
Дела Хаджинура складывались удачно – руководители группы заметили сметливость и трудолюбие молодого лезгина – за его судьбу, по крайней мере, на данном этапе можно было не беспокоиться.
Он ушел, а я все сидел за столом.
Тайное становилось явным. Преступления, совершенные группой, как обычно, раскрывались все одновременно.
– Игорь Николаевич! Не забыли? – Гезель в дверях показала мне на часы. – Может, лучше раньше приехать? Они не любят, когда опаздывают!
– Сейчас еду. Мне надо еще заскочить на набережную… Бала не появился?
– Нет. Я звонила – дома его тоже нет.
Садясь в машину, я увидел у ворот отца Умара Кулиева вместе с его снохой – они проводили теперь много времени у нас во дворе, ожидая известий.
Он пожелал мне счастливого пути, а его строптивая спутница, похоже, наконец улыбнулась.
Анна уезжала паромом «Советская Нахичевань». Я наблюдал с верхней дороги. Мелкая пыль, принесенная ветром, в городе была совсем незаметна, но, глядя сверху, можно было заметить, что он весь в дымке – небольшой, уютный, опущенный в неглубокое седло между двумя вершинами, названными в честь царских генералов – путешественников и топографов. Паром медленно отвалил. На причале было пусто и голо. Надрывно прокричал маневровый паровозик внизу, тащивший игрушечные платформы с контейнерами. «Познай самого себя!» – говорили древние. В школе я не раз смеялся над заблуждением мудрецов: да что может быть проще! Разве я не знаю, что у меня на уме? Куда собираюсь сегодня? Завтра «Познать другого!» – вот проблема! Кто он? Какие у него намерения?» Святая простота! Что я знаю о себе? Не буду ли я всю оставшуюся жизнь мечтать об Анне, как об утерянном рае, утраченном навсегда отчем доме? Не оглядываясь, стартовал я в нашей прокурорской «Ниве» кратчайшей дорогой – через перевал – и уже через несколько минут был в центре Нахалстроя, у парикмахерской Гарегина. Но что это? Согомоныч стоял на своем традиционном месте, только на этот раз он смотрел внутрь заведения, словно не решаясь войти. Представитель частного капитала слышал шум подъехавшей машины и даже, как мне показалось, на мгновение глянул в мою сторону, прежде чем отвернуться. Я вышел из машины, подошел ближе, и мне открылась картина варварски уничтоженной парикмахерской. Дверь частного предприятия была высажена, она так и стояла с отжатым ригелем замка; окна разбиты. Внутри злоумышленники разбросали, затоптали, побили все, что попалось им под руку. – Надо вызвать милицию. – Я тронул Согомоныча за плечо. – Нет, – он отвел глаза. – У нас так не делается. Нужно сделать вид, что ничего не случилось, – он взглянул на меня. – Жаль только, что я не могу теперь по-прежнему заниматься вашей головой… Это был еще один мой заложник, попавший в беду. Расположение ко мне навлекло несчастье на его заведение. Я отошел к машине. Постоял, прежде чем сесть за руль. Вокруг сплошным беспределом тянулся одноэтажный Самстрой – поставщик самой опасной уголовной преступности, организованной вокруг браконьерских Семей и Лодок. Честолюбивые юноши, взлелеянные крестными отцами Берега, уже освоили свой путь, пока одряхлевшие вожди наверху награждали друг друга, а придворная номенклатура делила дачи, квартиры, пайки, пристраивала детей за границей. «Новыми успехами встретим…» – было выведено на розоватом выгоревшем полотнище, соединявшем городской роддом с домом для престарелых. Продолжение не читалось, но мысль была ясна. «Успехов много, хотя старых для встречи чего-то там пока недостаточно…»
Я закрывал «Ниву», когда к обкому подкатила черная служебная «Волга». Из нее вышел человек в прокурорской форме. Я учнал Фурмана. – Привет, Игорь! – Мы вместе вошли в здание. Поднялись по лестнице. Фурман вел себя так, словно между нами ничего не произошло. – Хочешь новость? В этом доме пока никто не знает. Ты – первый… Бураков повесился. В следственном изоляторе. Я поразился: – У нас в следственном изоляторе? Чего ж они… – Не у нас, слава аллаху! В следственном изоляторе КГБ… – А туда-то
Анна уезжала паромом «Советская Нахичевань». Я наблюдал с верхней дороги. Мелкая пыль, принесенная ветром, в городе была совсем незаметна, но, глядя сверху, можно было заметить, что он весь в дымке – небольшой, уютный, опущенный в неглубокое седло между двумя вершинами, названными в честь царских генералов – путешественников и топографов. Паром медленно отвалил. На причале было пусто и голо. Надрывно прокричал маневровый паровозик внизу, тащивший игрушечные платформы с контейнерами. «Познай самого себя!» – говорили древние. В школе я не раз смеялся над заблуждением мудрецов: да что может быть проще! Разве я не знаю, что у меня на уме? Куда собираюсь сегодня? Завтра «Познать другого!» – вот проблема! Кто он? Какие у него намерения?» Святая простота! Что я знаю о себе? Не буду ли я всю оставшуюся жизнь мечтать об Анне, как об утерянном рае, утраченном навсегда отчем доме? Не оглядываясь, стартовал я в нашей прокурорской «Ниве» кратчайшей дорогой – через перевал – и уже через несколько минут был в центре Нахалстроя, у парикмахерской Гарегина. Но что это? Согомоныч стоял на своем традиционном месте, только на этот раз он смотрел внутрь заведения, словно не решаясь войти. Представитель частного капитала слышал шум подъехавшей машины и даже, как мне показалось, на мгновение глянул в мою сторону, прежде чем отвернуться. Я вышел из машины, подошел ближе, и мне открылась картина варварски уничтоженной парикмахерской. Дверь частного предприятия была высажена, она так и стояла с отжатым ригелем замка; окна разбиты. Внутри злоумышленники разбросали, затоптали, побили все, что попалось им под руку. – Надо вызвать милицию. – Я тронул Согомоныча за плечо. – Нет, – он отвел глаза. – У нас так не делается. Нужно сделать вид, что ничего не случилось, – он взглянул на меня. – Жаль только, что я не могу теперь по-прежнему заниматься вашей головой… Это был еще один мой заложник, попавший в беду. Расположение ко мне навлекло несчастье на его заведение. Я отошел к машине. Постоял, прежде чем сесть за руль. Вокруг сплошным беспределом тянулся одноэтажный Самстрой – поставщик самой опасной уголовной преступности, организованной вокруг браконьерских Семей и Лодок. Честолюбивые юноши, взлелеянные крестными отцами Берега, уже освоили свой путь, пока одряхлевшие вожди наверху награждали друг друга, а придворная номенклатура делила дачи, квартиры, пайки, пристраивала детей за границей. «Новыми успехами встретим…» – было выведено на розоватом выгоревшем полотнище, соединявшем городской роддом с домом для престарелых. Продолжение не читалось, но мысль была ясна. «Успехов много, хотя старых для встречи чего-то там пока недостаточно…»
Я закрывал «Ниву», когда к обкому подкатила черная служебная «Волга». Из нее вышел человек в прокурорской форме. Я учнал Фурмана. – Привет, Игорь! – Мы вместе вошли в здание. Поднялись по лестнице. Фурман вел себя так, словно между нами ничего не произошло. – Хочешь новость? В этом доме пока никто не знает. Ты – первый… Бураков повесился. В следственном изоляторе. Я поразился: – У нас в следственном изоляторе? Чего ж они… – Не у нас, слава аллаху! В следственном изоляторе КГБ… – А туда-то