подметки, а шуму от них, кажется, как от поезда. Временами останавливаюсь и прислушиваюсь, затаив дыхание. Ни птичьего писка, ни любовного кваканья жаб. Ни одно насекомое не нарушает безмолвия скрипом своего хитинового инструмента.
Выхожу на прогалину. Вдруг что-то беззвучно проносится мимо самого моего лица. На фоне луны на миг отпечатался силуэт птицы с длинными, острыми крыльями. Козодой…
Днем козодои отсиживаются здесь, в лабиринте глубоких теней, каждый на своей ветке. Прижмутся к суку, и их не видно: темное оперение сливается с корой. А когда наступает ночь, они летают над лугами и пастбищами, ловя насекомых и затевая причудливые ночные игры. Садятся на тропы (посветишь — глаза, как рубины), отдыхают на столбиках оград, носятся друг за другом, улюлюкая: «уй, уй!».
А перед восходом опять скрываются в сумраке мангров.
Что делал этот козодой здесь среди ночи? Неизвестно. Еще многое нам неизвестно…
Внезапно мрак становится осязаемо плотным, он наваливается на меня со всех сторон и давит, стискивает горло и грудь, рождая страх перед неведомым, чего нельзя увидеть. Рука сама ищет фонарик, я делаю усилие над собой, чтобы не включить его. Прикрывая левой рукой глаза от веток, иду дальше.
Непонятный приступ страха уже прошел. Он почти всегда сразу проходит, надо только не поддаваться ему.
Тишину нарушает далекий глухой звук. Останавливаюсь, чтобы прислушаться… Опять. Словно кто-то кричит, сунув голову в котел.
Это зовет супругу ягуар с берега большого болотного озера, где на причудливо изогнутых деревьях спят паламедеи и ябиру. Издалека, чуть слышный в неподвижном ночном воздухе, доносится ответ.
Нет в приморском лесу более неуловимого зверя, чем большая пятнистая кошка. За два десятилетия я всего три раза стрелял по ягуару, при четвертой встрече чуть не споткнулся о зверя — в это время мое ружье висело на дереве, а фонарик не горел.
Но ягуары-то видели меня множество раз, это я точно знаю. Просто они избегают человека, особенно белого.
В лесах между деревней и устьем Сарагосильи живет больше десятка ягуаров, но можно целый год ходить по болотам и не встретить ни одного, даже мельком не увидеть. Будешь десятки километров идти по следу через топи и заросли, ночами сидеть в засаде у приманки, у водопоя, затевать облавы с собаками, все равно чаще всего большой кошке удается уйти. По деревьям, земле, воде — ягуар всюду передвигается одинаково легко. Он режет крупный скот, загрызает ослов, таскает свиней, собак, коз.
Местные жители ненавидят ягуара. А для меня леса и болота оскудели бы без его крупного следа и отрывистого глухого зова, без надежды вдруг встретить его, увидеть это великолепное воплощение силы.
Снова зовет, теперь уже дальше, и опять супруга отвечает из-за озера.
Комары взялись за меня всерьез. Вернусь-ка я на песчаный берег, там они не водятся. Путь найти очень просто, луна помогает. Обхожу густые заросли и глубокие бочаги. Вот и море видно впереди, между кустами.
Ступаю на пляж, и в тот же миг от воды поднимается кваква. Ее хриплый крик всегда заставляет меня вспомнить латинское наименование кваквы — Nycticoгах — «ночной ворон». Пролетела над волнами и села метрах в двухстах от меня, поближе к реке. При моем приближении опять взлетает и с криком пропадает вдали.
А я снова стою у песчаного бара, держа в руках накидку. Но сейчас отлив, и рыба ушла, только рачьи глаза поблескивают, когда я свечу фонариком на влажную сеть.
Раздеваюсь, чувствуя свежесть ночного ветерка, и вхожу в воду. Она теплее воздуха и приятно ласкает тело.
Вспышка в воде, сильный рывок. Неужели молодой тарпон попался? Нет, морской судак, да какой! Скорее на берег его, пока он не распорол ячею острыми краями своих жаберных крышек.
Все, лов окончен. Судак возвращался в море и, наверно, был замыкающим. Иду к своей коряге, сажусь и любуюсь лунными дорожками. Лучше одеться, а то бриз стихает и скоро появятся песчаные мухи. Вон в манграх комарье уже тучами ходит.
Луна склонилась к морю. Где-то на востоке штормит, горизонт озаряют трепетные сполохи.
Шторм сюда не дойдет, у него другой курс, он пронесется мимо мыса вон там, за Ковеньяс, где сонно мигает глаз маяка.
Между кронами окаймляющих болото деревьев загорается другой глаз: утренняя звезда. Теперь уж близко рассвет.
Скоро весь край озарит солнце. Черные грифы проснутся и полетят убирать все, что умерло за ночь. Остроносый крокодил уйдет в болотные заросли, в свое дневное логово. И когда я подойду к ставной сети, то по следам на иле обнаружу, что испугался какого-то двухметрового малыша.
Я сниму шкуру с убитого крокодила, отрежу голову, посмотрю, что у него в желудке. Нырну в затон, отцеплю сеть, вытащу и распутаю ее.
Потом поплыву над песчаными отмелями, буду ловить в изумрудной воде рыб в золотую полоску, голубых и красных крабов-плавунцов, краски которых свежи и ярки, как само море.
И мангры покажутся мне светлыми и приветливыми. Издали.
Привет тебе, солнце!