базаре перед Новым годом было почти нечего. Только чачи (крепкой виноградной водки) было навалом — закусывать-то было нечем, и чача оставалась. Бабушка купила два литра чачи, а на все оставшиеся деньги приобрела у спекулянтов большую жестяную банку американской тушенки. Гулять так гулять — Новый год все-таки!

И вот вечером к нам пришили гости — мамины товарищи по студенческой группе — русская Женя, армянин Рубен и осетинка Люба. Бабушка поставила на стол чачу, а Рубен, как мужчина, принялся открывать ножом тушенку.

— Нина Георгиевна, знаете, это вроде не тушенка, — упавшим голосом произнес Рубен, и все почувствовали запах того, что никак не могло быть тушенкой. Это было то, чем был сам человек, который во время войны и голода распаял банку, выложил тушенку, и нет чтобы положить туда песок или землю. Он, пачкая руки, наложил туда дерьма и снова запаял банку. Такой урод нашелся, и мы получили «подарочек» к Новому году!

А я, ползая по полу и шаря под мебелью (мне было тогда три или четыре года), неожиданно нашел под шкафом крупный, никак не пролезавший в щель между полом и шкафом «кирпич» довоенного черного хлеба! Как он попал под шкаф, почему его не тронули вездесущие тогда крысы — это остается загадкой, но целый, без единого изъяна, твердый, как алмаз, «кирпич» был с трудом извлечен из-под шкафа и трижды благословлен. Его размочили в кипятке, нарезали ломтями, подали на фарфоровом блюде и разлили по стаканам чачу. Все были счастливы!

И когда перед самым наступлением Нового года по радио передали короткое обращение Сталина к народу, стаканы сошлись в тосте: «За Сталина, за Победу!» Потом были тосты за Жукова, за Рокоссовского и других военачальников. Рубен провозгласил тост даже за своего земляка — генерала Баграмяна. Всех вспомнили, только того, кто нашел этот хлеб, вернувший оптимизм и накормивший страждущих, почему-то забыли. Ну да ладно, я им это простил!

Утром хозяева и гости долго выползали из-под стола и приводили себя в порядок перед работой. Первое-то января было тогда обычным рабочим днем.

Итак, голод стоял в Тбилиси нешуточный. Не блокадный Ленинград, конечно, но людей умерло немало. Казалось, скоро наступит и мой черед. Но вот появляется на горизонте (а вернее, в нашей квартире) некий армянин и спасает меня от голодной смерти.

У нас в квартире было три комнаты — две занимали мы, а третью — соседка, еврейка Рива. Ей тогда было лет двадцать. Ее муж — милиционер Рубен, сперва бил ее нещадно, а затем ушел, забрав с собой сына Борика. Рива ничего не умела делать, ну ровным счетом ничего, даже обеда себе не могла приготовить. Не знала Рива ни по-грузински, ни на идиш, даже по-русски говорила с трудом. Но, забегая вперед, скажу, что жизнь научила ее и русскому, и грузинскому, и идиш — правда, говорила она на дикой смеси этих трех языков. Научиласв она и обеды готовитв, и субботы соблюдать, и даже мужа нашла себе прекрасного, который и увез ее в большой дом на Ломоносовском проспекте в Москве. Но это — через двадцать лет. А пока сдали мы одну нашу комнату армянину Араму, который приехал из села Воронцовки и устроился заведующим гаражом («завгаром») в Тбилиси. Его машины возили продукты из Воронцовки в Тбилиси: две — направо, одна — налево. Богат Арам был неимоверно!

Бабушка моя (бывшая графиня!) готовила ему обеды, а денег он давал чемоданами. Я хорошо помню платяной шкаф, вся нижняя часть которого была завалена деньгами. Бабушка покупала по заказу Арама икру, груши «Дюшес», фигурный шоколад (напоминавший знакомый мне сургуч: шоколада я до этого просто не видел). Но Арам был болен туберкулезом уже в открытой форме, и аппетита у него не было.

— Отдайте груши ребенку! — говорил он, не в силах съесть этот редчайший в голодное время деликатес. — Нурик, сургуч хочешь? — звал он меня отведать фигурный шоколад, стоивший килограммы денежных знаков. Икру я даже перестал любить с тех пор, перекормленный ею Арамом. Но я выжил и стал крепышом.

Арам же, страшно разбогатев, купил большой дом в Тбилиси, женился на юной красавице и вскоре умер. От туберкулеза тогда не лечили.

В чем же чудеса? Ну хорошо, с хлебом все ясно. Вернее, совсем не ясно, когда и как он попал в узкую щель под шкафом — что, специально поднимали шкаф и засовывали туда нетронутый «кирпич» хлеба? Даже если предположить, что сделали этот странный поступок спьяну, то почему хлеб не съели за два-три военных года голодные крысы, кишмя кишевшие в нашей комнате?

Ну, представим, что хлеб я нашел чудом, однако что же такого необыкновенного в том, что больной туберкулезом человек не имел аппетита и отдавал свою еду мне, чем спас меня от голодной смерти? А то, что имя, отчество, фамилия и национальность этого человека полностью совпадали с таковыми у изгнанного Зиновьевым эскулапа — Арама Мартиросовича Григорянца! Выходит, хотел меня спасти один армянин Арам Мартиросович Григорянц, но ему не дали этого сделать. Тогда пришел его полный тезка и сделал это, возможно, и невольно; он спас меня, после чего вскоре умер сам!

И к какому пункту классификации отнести мне это чудо? Конечно же, к внесистемным загадочным случаям!

ПСИХАНУЛ — И СТАЛ ЛЕГЧЕ!

Следующий внесистемный загадочный случай произошел гораздо позже, уже во время моей учебы в Политехническом институте в Тбилиси. Я занимался спортом — тяжелой атлетикой, уже был мастером спорта, успешно выступал на соревнованиях. Как-то поехал я на соревнования в город Сухуми — это километрах в трехстах от Тбилиси.

Все началось с разговора на тренировочном сборе с великим нашим штангистом, многократным чемпионом мира и Олимпийских игр Трофимом Ломакиным. Он был гораздо старше меня, пришел в большой спорт позже других, но долго оставался самым сильным в мире в своей весовой категории.

Прогуливались мы после тренировки по набережной в Сухуми. Речь зашла о «сгонке» веса перед соревнованиями. Зачем она вообще нужна? Правила суровы: если два атлета покажут одинаковый результат, победителем признают того, чей собственный вес окажется ниже. Взвешивают два раза — до выхода на помост и после. Поэтому и «сгоняют» спортсмены свой вес, хотя сила при этом тоже убывает.

Великий штангист вдруг хитро улыбнулся и, помолчав, сказал:

— Знаешь, я когда-то стоял на весах и при этом крепко психанул на кого-то. Ты не поверишь, но вес мой оказался в этот момент килограмма на полтора меньше! А через пару минут он стал прежним. Попробуй психануть в нужный момент при взвешивании — вот ты и в королях!…

То, что Трофим мог «психануть» на полную катушку, точно: многим окружающим доводилось испытывать это на себе. Но чтобы при вспышке