Петр Капица Завтра будет поздно

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СНЕГ ПАХНЕТ РОССИЕЙ

Каждый день, надев горные сапоги, Ульяновы уходили после завтрака вверх по каменистой тропе в сторону белевших вершин и пропадали там до обеда.

Прежде в этих местах русских никто не видел, поэтому хозяин пансионата, старый горец Чудивизе, внимательно к ним приглядывался.

Ульяновы были уже не молодыми людьми: обоим явно перевалило за сорок. Прибыли они усталыми и бледными, словно долгое время не бывали на свежем воздухе.

Гладкое и круглое лицо Ульяновой порой розовело, точно от внутреннего жара, чуть выпуклые глаза привлекали внимание пристальным взглядом и каким-то неестественным блеском.

Ульянов ничем особым не выделялся, разве лишь огромным выпуклым лбом и большой лысиной. На его скуластом и подвижном лице виднелись глубокие морщины. От карих и очень живых глаз морщины разбегались наподобие лучей и делали их лукаво-веселыми.

Ульянов носил небольшие усы и бородку. Они у него были не русыми и не рыжими, а скорей светло-коричневыми и придавали всему лицу золотистый оттенок.

Одевались русские просто, видно было, что за модой они не гонятся.

В конце первой недели Ульянова пришла к хозяину с просьбой.

— Нельзя ли хоть немного разнообразить стол, а то утром все молочное, обед почти весь на молоке и на ужин — сыр, простокваша, творог. Мы привыкли к мясным блюдам, — сказала она, — а они у вас редкость.

— Так и должно быть, — ответил хозяин. — Если вам кто-либо сказал, что здесь питание иное, то, вас обманули. Чудивизе славится молочным столом! Здесь легочники поправляются и толстеют. У меня все хозяйство приспособлено для этого. Но я не упрямец, если господа захотят, то за дополнительную плату на кухне мы приготовим все, что можно достать во Флюмсе.

Больше русская не говорила о еде. Видно, лишних денег у нее не оказалось.

Ульянов ждал каких-то важных сообщений. Стоило на ослике привезти почту, как он первым направлялся к сумке, быстро просматривал телеграммы, письма, посылки и забирал газеты. И вот однажды, прочитав телеграмму, Ульянов сильно побледнел и молча опустился на ступеньки крыльца.

— Что случилось, Володя? — встревожилась его жена.

— Умерла мама, — сдавленным голосом ответил он. Сразу же Ульянов ушел к себе. В комнате он повалился ничком на постель и не двигался.

Надежда Константиновна села у окна в сторонке. Она знала: утешать его не следует. Чуждый всяким сентиментальным излияниям, он не переносил банальных, пустых слов.

В этот день они не пошли ни обедать, ни ужинать.

Одна беда, как говорят, не появляется, жди другую. Едва Владимир Ильич стал приходить в себя, как обрушилась на него неприятная весть. Рукопись брошюры «Империализм, как новейший этап капитализма», над которой он трудился с утра до вечера, пропала, не дошла до редактора. Видимо, задержана военной цензурой.

А ведь из-за нее они оставили друзей в Берне, перебрались в Цюрих и поселились в не очень удобной комнате у сапожника, чтобы жить поближе к библиотеке. Легальная брошюра, написанная по заказу горьковского издательства «Парус», далась Ленину нелегко: пришлось не только прочитать уйму книг, но еще и хитрить, изощряться, ограничивать себя лишь теоретическим анализом, а замечания о политике делать намеками, чтобы обмануть цензуру.

Напряженная многомесячная работа изнурила его, вызвала бессонницу. Надо было дать хотя бы короткий отдых мозгу. А тут и Надежду Константиновну в городской духоте стала одолевать старая болезнь, которую она небрежно называла «базедкой». Унимал и успокаивал базедову болезнь только горный воздух. Но где взять денег хотя бы на пансион без лечения? В Швейцарии трудно было заработать франки, особенно эмигрантам.

Один из цюрихских друзей вспомнил, что в кантоне Сан-Гален есть недорогой пансионат, но тут же предупредил:

— Туда, обеспеченная публика не едет. У Чудивизе нет никаких услуг, даже комнату надо убирать самим. Но что вы хотите за два с половиной франка в день? Небогатого человека такой дом в диких горах устраивает. С развлечениями там неважно. Верней — их вовсе нет.

— Спасибо, это нас, кажется, устроит, — поблагодарила Надежда Константиновна.

Отослав рукопись об империализме во Францию, они быстро собрались в путь. Уложив в два саквояжа белье, рукописи и книги, они поездом доехали до горного местечка Флюмс, а там, погрузив вещи на ослика, пешком зашагали вверх по горной тропе.

Пансионат Чудивизе прилепился к скалам почти у заснеженной вершины. Публика в нем отдыхала самая простая: ремесленники, служащие кантона, телеграфисты и конторщики железной дороги, старые девы — учительницы, солдат и две девицы без определенных занятий. Из эмигрантов никого не было.

— Архирасчудесно! — обрадовался Владимир Ильич. — Похоже, что мы здесь действительно отдохнем.

В первый же день Надежда Константиновна предложила:

— Володя, давай условимся: в горах ни читать, ни писать, только бродить и набираться сил.

— Полностью подчиняюсь, — согласился он. — Ты права, надо дать отдых мозгу и нервам.

Первые дни он действительно, кроме писем, ничего не читал и не писал. Они вдвоем забирались по кручам почти до самых вершин. Там, среди дикой природы, начиналась полоса иного климата. А главное — веяло чем-то неуловимо родным.

— Что за колдовство? — не могла понять Надежда Константиновна. — Почему здесь так необыкновенно хорошо? Словно в России. Может, это благодаря северным растениям? Смотри, Володя, сколько черничника! И ягоды уже синеют.

— Нет, не черничник и не малина. Виноват снег, — определил Владимир Ильич, — я давно заметил: снег в горах пахнет Россией.

Как далека была од этих мест родина! Почти за тридевять земель. С первых же дней войны нейтральная Швейцария оказалась в мешке среди враждующих стран. Простейшие вести, посланные из России кружными путями, часто застревали в сетях военной цензуры. Тоненькие ниточки связи то и дело обрывались, их все труднее и труднее стало восстанавливать.

Как там товарищи? Кто из них уцелел в подполье?

Жизнь в пансионате Чудивизе первые недели протекала спокойно. Убирать небольшую комнату оказалось нетрудно. Половицы были аккуратно выкрашены, а простая деревянная мебель легко передвигалась. На время уборки Владимир Ильич, как истый швейцарец, засучивал рукава рубашки, брал обе пары горных сапог и шел под навес, где находились мазь и сапожные щетки.

Ему полюбился этот утренний час, когда под. навесом собирались чистильщики сапог. Здесь можно было узнать новости, уловить настроение швейцарцев, пошутить и посмеяться.