- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (71) »
— Прохор был хорошим человеком, — ответила мама, — умел понимать людей, всегда помогал им. Ты у меня такой же...
— Ты так говоришь, словно не на работу, а в суд в качестве обвиняемой собираешься. — Я положил себе овсянки и сел за стол.
— Просто я немного волнуюсь... — призналась она, уже в коридоре, надевая свои белые сапожки на шпильках.
— Ты справишься! — воскликнул я. — Ты же всегда справляешься, значит, и в этот раз тоже.
— Ну да, — кивнула мама.
Затем она взяла сумочку, нашла ключ, вздохнула и вышла из квартиры. Жаль, что я еще не знал, что готовит этот день. Мама собиралась вовсе не на работу, а на встречу с Веригусом, чтобы расставить все точки над «i» и навсегда вычеркнуть его из своей жизни.
Я закрыл дверь за мамой и вернулся к своей остывшей овсянке. Уныло поковырявшись ложкой в тарелке, я подумал, что же люди находят в этой прелестной каше? В общем-то, в ней нет ничего необычного. Не понимаю, она же такая склизкая, что представляется, будто в твой рот проникает множество маленьких скользких пиявок, а вовсе не благородная каша аристократов, сваренная из отборных овсяных хлопьев.
«Если хочешь быть здоров, кушай кашу и посещай докторов», — возникла в голове дурацкая рифма.
Докторов я посещать не любил. Получалось так, что мама водила меня в поликлинику чуть ли не два раза в месяц, а то и чаще. А все из-за того, что ко мне липла всякая простуда, и я имел свойство температурить неделями. При этом температура обычно не поднималась больше тридцати семи, но и не опускалась до нормальной человеческой отметки. Придирчивый врач не знал, какой диагноз поставить, осматривал меня, ставил ОРЗ, выписывал микстуры и отправлял на всякие прогревания, которые мало помогали. Он не мог найти причину моего состояния и начинал уверять маму, что я симулянт. Мама на это, как правило, обижалась и искала другого врача, история с которым повторялась...
Однажды, мамина двоюродная сестра предположила, что, может быть, какой-нибудь недоброжелатель сглаз наложил, и посоветовала обратиться к экстрасенсу. И мама решила поступить так, как советовала эта «мудрейшая» женщина, и повела меня к местной ведьме, которых развелось в Лесвинте, пруд пруди, как лягушек в болоте. «Сниму сглаз за раз! Маг Иллория», — гласило объявление большими желтыми буквами на рекламе возле подъезда магички. Экстрасенсом оказалась престарелая дама, лицо которой выглядело настолько добродушным, что заподозрить её в обмане не представлялось возможным. Лукаво улыбаясь и поправляя свой многозначительный тюрбан, Иллория поклонилась и провела нас с мамой в свою обитель — большую комнату, мрачную и душную, с черными занавесками, которые не пропускали никакого лишнего света. Находиться там не хотелось, а хотелось стремглав выбежать на улицу за глотком свежего воздуха. Кислорода почти не хватало, было жарко, спертый дурман ароматных свечей входил в резонанс с пространством, у меня разболелась голова. Усадив нас за круглый столик, покрытый черной вуалью, посреди которого покоился хрустальный шар, она, глядя на меня, произнесла:
— Я могу сказать сейчас, что у вашего сына, миссис Рейли, не хорошее будущее, — сказала она и начала ловить галлюцинации.
В её голосе не было ни капли сожаления. Я не знал, бояться или нет. Наверное, ожидал сигнал к отступлению, а мама насупилась, скрестив руки на груди.
— С чего вы взяли? — из её голоса пропало всяческое доверие.
— Простите, что так сразу. Иногда я опережаю события.
Я посмотрел на Иллорию, совершенно не понимая, что она хочет этим сказать. Мама готова была уже встать, взять меня за руку и уйти.
— Вы говорите, не стесняйтесь, зачем пришли, — экстрасенс вела себя так, словно забыла, что сказала нам мгновение назад.
— Саймон часто болеет, и я подумала, может, это как-то связано... — мама держалась из последних сил, мечтая, что, когда вернется домой, позвонит своей двоюродной сестре и выскажет всё, что думает насчет её «сверхгениальной» идеи о предоплате. Но деньги за «лечение» уже не вернуть, поэтому стоило потерпеть этот показушный сеанс.
— Это не сглаз, — отмахнулась Иллория. — А очень древнее проклятие, причина которого кроется еще в прошлой жизни этого мальчика.
Моя мама еще сильнее насупилась. Она не верила в то, что мы проживаем множество жизней, в то, что есть душа, которая способна возрождаться, как феникс. Для неё истина была лишь в том, что есть одна единственная жизнь, единственная попытка, которой и остается довольствоваться, несмотря ни на что, и в том, что после смерти ты уже перестаешь существовать. Да и вообще, после смерти тебе уже становится все равно, как именно ты жил. Мысли, чувства, слова, эмоции — всё тлен.
— Однако, не значит, что у этого мальчика будет короткая жизнь, — поспешила добавить Иллория, вспорхнув со своего места, словно бабочка, во всех своих причудливых кружевах. — Наоборот, очень и очень длинная. Я не могу определить дату смерти, а это крайне необычно.
Я был даже рад. Страшно, когда кто-то начинает предполагать, в каком именно возрасте ты отбросишь коньки (особенно, когда в момент получения этой не совсем нужной информации тебе всего десять лет), и даже если это ложь, все равно пугает не слабо. Вот представьте: дожили вы до «радостного» обещанного момента, заранее переделали все дела, морально подготовились, отметив, сколько часов вам осталось быть в своём бренном теле, не зная, сбудется или нет, моля богов, чтобы этого не случилось. И сидите «кроликом в норке», как идиот, — боитесь.
— Так что же в этом плохого? — мама, похоже, перестала сомневаться в шарлатанстве «экстрасенса».
— Плохо, когда умирают другие, а ты это видишь и не можешь ничего сделать, — в голосе Иллории возникла таинственность. Медиум смотрела сквозь маму отсутствующим взглядом. Может, тётка вовсе не про меня говорит, а так, между
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (71) »