гостиной считалась), поклеили обои в детской, воткнули в детскую пластиковое окно и даже озаботились ламинатом, выкинули старую мебель.

Свои вещи они, конечно, увезли. Иванов ходил по пустым комнатам, которые никогда не видел такими просторными. В углу гостиной угадывалось бывшее лежбище телевизионной тумбочки и широкоформатного телевизора (обои в том месте были более цветными, чем в остальных местах), тут же, свернувшись калачиком, лежал белый телевизионный кабель. Стопкой лежали рядом с витками кабеля покрытые пылью журналы с просроченной телевизионной программой и фактами из жизни малоизвестных Иванову звезд.

Чего ждал Иванов от этой поездки?

Ему казалось, что он ощутит ностальгию, оторвет три или четыре слоя обоев, посмотрит, что он нарисовал на обоях у себя за кроватью, когда ему было то ли шесть, то ли семь лет. Найдет что-нибудь такое из своего детского быта. А теперь ему было жалко отрывать такие замечательные, синие с желтыми звездами обои, игрушек же из его прошлой жизни не было. На подоконнике лежал набор фломастеров цветов на тридцать, стоял Капитан Америка из киндер-сюрприза или из чего-то такого похожего на киндер. Попалась под ногу деталь от лего.

Столько было хорошего здесь, когда он ходил в детский сад, ходил в школу, но этого хорошего Иванов своим детям не хотел. Да, вроде бы весело было идти в компании друзей за свежим хлебом в магазин, отстаивать там очередь, а затем той же компанией идти за четырьмя картонными пирамидками свежего молока, снова стоять в очереди. Это было весело, потому что особенных развлечений не было, кроме уличных игр и телевизора, в котором показывали дворцы пионеров и наполненные светом школы.

Библиотека, в которую спускали книги из библиотеки более высокого уровня. Клуб с упором на русские народные песни, на хороводы. Сжигание чучела масленицы. Единожды завезенные в деревню зеленые бананы. Бабушка, получавшая двадцать пять рублей пенсии, потому что всю жизнь работала на земле. Летняя практика с прополкой моркови, куда даже воды для питья не подвозили, потому что иначе все школьники только и делали бы, что пили. Помощь в уборке урожая, куда гнали не только профессуру и студентов из города, но и деревенскую школоту, которая должна была привыкать к труду, к родной земле.

Арбузы, за которыми нужно было ехать на городской рынок, ведь в местный продмаг возили только всякий неликвид. Крики: «Мороженое завезли!»

Воспитанный на различных стихотворениях о любви к тому месту, где родился, хотя ничего кроме «Если дорог тебе твой дом» Иванову в голову не приходило, он ощутил грусть, что не чувствует печали по этому дому, что стремится скорее пройти обратный путь до ближайшей железнодорожной станции. Да, что-то оставалось. Несколько воспоминаний: про морозные окна, про вид из окна его комнаты, где летом потела теплица, днем и ночью блестел пруд. Но не более.

Нежных воспоминаний не больше, чем на чайную ложку. Не больше, чем влаги в жужелице.

Запирая дом, Иванов чувствовал облегчение, что если и вернется сюда, то не для того, чтобы жить тут всегда, а лишь как наследник, продающий свою родину.

* * *

Рядом с дочерью стояла черно-белая корова. Дочь срывала ей траву с земли, скармливала, вытирала руки о подол, гладила корову по шее.

Увидев Иванова, дочь сказала:

— Она мягкая, как кот!

Между деревней и рощей, на другом конце которой прятался вокзал, лежало поле, густо покрытое желтыми одуванчиками. Решив блеснуть бесполезным умением, Иванов спросил у дочери:

— Ты хоть венки из одуванчиков умеешь плести?

Дочь глянула на него как на идиота и сказала:

— Конечно!

— А где научилась?

— Не помню, — сказала она. — Вроде бы всегда умела.