лицо мальчика. Внезапно он спрашивает:
— Дяденька! Вы правда — шофёр?
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
— Спросил, да и всё! — отвечает Петька грубо.
Мне не дремлется. Неужели поймать меня думал? Какой странный, суровый, колючий мальчик! Да и то сказать, неласковая у него судьба: мать умерла давно, отца убили в первые дни войны. Я вздрогнул, когда сильный стук потряс дверь. Вздрогнул и задремавший было в углу на лавке дед.
— Лёнька! — сказал, вставая, Петька и отпер дверь.
Лёньке, его товарищу, уже шестнадцать лет. Он работает в ремонтных мастерских у немцев, в шести километрах отсюда, и каждый день приходит к Петьке. О чём они шепчутся за печкой, озабоченные какой-то большой, не детской заботой?
— Туча идёт, сейчас прольётся, — сказал Лёня.
И тотчас первые капли дождя ударили в стёкла оконца.
— Отчего так поздно? — спросил Петя. Он неприветлив с другом.
— Ремонт производили. Фрицев понаехало — страсть! Жить им там негде. Как бы сюда не попёрли!
— Что языком трепать прежде времени! — прикрикнул Петька.
Лёнька, несмотря на то что он старше, немедленно умолкает.
— Лёнька, чего слыхать у вас? — спрашивает дед требовательно.
— Аверьяновых братьев забрали…
— За что?
— Говорят, партизаны… Оружие вроде нашли.
— Мы не партизаны. Оружия не имеем. Нам немцев бояться нечего, — вдруг в сердцах говорит Петька и смотрит на меня.
Я невольно опускаю глаза. Он так посмотрел…
Я хотел расспросить Лёньку, но Петька уже принялся выговаривать товарищу:
— И что ты деда мне беспокоишь? Звонишь языком!
Лёнька виновато замолчал.
— А немцы нас учат, — вдруг объявил он.
— Какие учителя выискались! Чему же это? — спрашивает Петька строго.
— На машинах ездить. Шофёров, говорят, им не хватает. Хотят нас выучить.
— Ну и что же, выучился?
— Сегодня первый день только учили. Про мотор рассказывали, про четыре такта.
— Сколько? — спрашивает Петька подозрительно.
— Четыре, — отвечает Лёня, расстерянно сморгнув.
— И Генку учат? — спрашивает вдруг дед.
— Так Генки же нету! — удивляется Лёня. — Его же в Германию угнали.
— Деду, — перебивает Петька звенящим голосом, — ложились бы вы спать, ночь на дворе. И кто тебя, Лёнька, за язык тянет, горе моё?.. Того угнали, того повесили другого разговору нету.
Пауза. Потом Петька спрашивает:
— Что ж, науку постиг?
— Ничего не понял.
— А ты шофёра спроси. Дяденька, рассказали бы ему.
— Пожалуйста, — говорю я, встаю и рисую Лёньке схему четырёхтактного двигателя.
Лёнька всё равно ничего не понимает. А Петя всё время наблюдает за мной. Но я объясняю без запинки, а чертёж оставляю на столе.
…Проснулся я среди ночи, как бы от пристального чужого взгляда. Дождь продолжал лить и стучать в окно.
Я увидел, что Петя, одетый, стоит у стола. Рядом с ним — незнакомый мне молодой человек в чёрной фуражке. Я услышал негромкий разговор.
— Пойдём на крылечко, там поговорим, — предложил Петька.
— Дождь. Озяб я. Спит он, не услышит, — возразил парень.
— Идём-идём, потом обогреешься, — сказал Петька обычным своим ворчливым тоном, которым он говорил даже со взрослыми.
Едва они вышли, я заснул. Снова я проснулся под утро. Совершенно отчётливо теперь я вспомнил, что на рукаве ночного посетителя была белая повязка с печатью и двумя буквами «О. Д.» — «Орднунгсдинст» — полиция…
Я решил уйти, немедленно бежать из этого дома.
Стоял один из редких, в ту осень погожих дней. Последний раз я окинул взглядом деревню, и, знаете, как ни странно, у меня было такое чувство, что когда-нибудь я еще вернусь сюда при других обстоятельствах…
Сразу я не почувствовал боли в раненой ноге и только спустя много времени обнаружил, что рана моя открылась. Но я продолжал идти. Я знал, что нужно дойти до реки и переправиться через неё. У меня не было часов, я ориентировался по солнцу и мху на деревьях — признакам, известным каждому разведчику. Я должен был уже достигнуть реки. Но лес не редел, и даже с небольшого холма я не увидел края его тёмной зелени. Отчаявшись, я свалился в траву и не двигался. И тут я услышал какой-то шум, непрестанный и глухой. Я пошёл на эти звуки и вскоре очутился на берегу. Река была неширока, и отчётливо были видны папоротниковые заросли на другом берегу. Я разулся. На раненой ноге у меня было срезано голенище сапога. С ужасом обнаружил я, что нога распухла и мне не переплыть реки. И тут болезненный сон свалил меня, вероятно, у меня был сильный жар.
Вдруг мне почудился знакомый голос с привычными ворчливыми нотками:
— Горе ты моё! Здесь он, говорю тебе. Куда суёшься? Не в ту, не в ту сторону!
В тот же миг испуганное лицо Лёньки показалось над самой моей головой, и он обрадованно закричал: «Здесь он, здесь, нашёл!» — а Петька, шумно вздохнув, немедленно отозвался: «Я же тебе говорил, бестолковый!»
Подсев ко мне, он вдруг заплакал злыми слезами, бормоча что-то непонятное.
Когда они потащили меня, я потерял сознание. Очнулся я в лодке, спрятанной в камышах. Кто-то, кому Петька недовольно сказал: «Не утопи, дьявол нескладный!» — оттолкнул лодку веслом.
Она сразу оказалась почти на середине реки. Петька остался на берегу.