чтобы договориться о продаже вина. Лицо у него было широкое, гораздо шире, чем ему казалось. «Я на трамвайной остановке в Цюрихе, ага?» Каждую свою фразу он метил этим «ага?», словно все у него вызывало сомнение, и то, что он едет к дантисту, и то, что у него есть сестра Нафтали. И то, что он стоит на остановке, что отец умер, что вторая сестра, пропахшая камфарой и перцем, возвращается обратно в Варшаву в пломбированном вагоне, в котором перевозили евреев, ага? Он уступил место даме в коричневом костюме и с фиолетовой продуктовой сеткой. Шел дождь, асфальт снова стал черным, как земные внутренности (земля! земля!), трамвай, скользивший по мокрым рельсам, резко подбросило на повороте, я упал, ага?{4} и сломал два ребра. Дама испустила крик, пахнуло пряной гвоздикой. «Пожалуйста, — поспешно пригласил доктор. Поводил перископом вправо, влево, навел на несчастье человеческое. — Вы сможете носить бандаж?» Конечно, и так все утро проторчал в клинике. Правда, в каучуковом панцире не уснешь, но лежать десять дней в кровати?! До того ли ему сейчас, когда идет война и единственный способ заработать — это купить и втридорога перепродать вино с приозерных виноградников на дальней границе, в Аппенцелле? Итальянский граф в свое время тоже мучился бессонницей в спальне Фредега. На глаза граф никому не показывался; еду ему оставляли на пороге, прислушивались, в комнате тихо, потом дверь чуть приоткрывалась, в щель просовывалась рука и забирала хлеб и молоко. Он не спал, смотрел на кипы бумаг, громоздившиеся вдоль стен, иногда рассеянно ворошил их нефритовой тростью с золотым набалдашником в виде головы дракона, потом подходил к окну, отодвигал тяжелую венецианскую штору, которую раньше поддерживали гипсовые ангелы (теперь ее прихватили гвоздиками для обивки мебели и английскими булавками); графу мерещилось, будто на противоположном берегу озера с гор, пытаясь нащупать в рассветном сумраке несуществующие перила развалившейся лестницы, спускаются его преследователи и направляются к замку, стоя в лодках, украшенных савойским крестом. Время от времени он с надеждой читал на обрывке газеты, в которую было завернуто мясо, что один из всемогущих главарей, игравших с людьми, как еще недавно с ними играли боги, феи и грозные иезуиты, разбивавшие лагеря вдоль границ, умирал от рака горла в покоях своего замка, построенного на заоблачной высоте. И вот однажды до деревни, действительно, добрались два близнеца, оперлись о стену в тени платанов и глаз не сводили с графских окон. Разве что иногда пройдутся по улицам с накренившимися под ударами древних волн домами, потом, молча, вернутся, прислонятся спинами к стене и опять смотрят. Граф сидел за столом, до того неподвижно, что осмелевшие воробьи гнездились в складках его широкого белого жилета и клевали крошки с тарелки, и боялся встать с кресла: «Как убедить близнецов, что человек в соломенном канотье и с густыми рыжими бакенбардами, обрамлявшими лицо, прославившийся в Европе своим легендарным путешествием по Лазурному берегу в повозке с осликом, всего-навсего его слуга?» Граф нацепил шляпу на метлу и поднял ее в воздух. В то же мгновение пуля, продырявив тулью, вонзилась в портрет графини Клотильды. Изабель, к счастью, этот портрет так никогда и не увидела и продолжала свято верить, что граф ее любил, из-за нее прятался на втором этаже замка-отеля, с утра до ночи просиживая в кресле-качалке красного бархата, унаследованном от короля Неаполя. Близнецы караулили графа три дня, гора окурков росла у стены с папоротником, той самой стены, мимо которой Цезарь спокойно пройти не мог и всегда отворачивался. В конце концов, граф открыл дверь, больше напоминавшую ворота феодального замка, спустился во двор и сдался. Мадам, изучавшая небо на башне, краем глаза видела молча удалявшуюся троицу. Мадам выслеживала птицу, иногда прилетавшую с горных вершин, птица минуту парила над озером и потом долго кружила над Фредегом: «Животные меня очень любят», — шептала Мадам. Изабель, маячившая у окна спальни, с мечтательной улыбкой провожала взглядом графа в соломенной шляпе. «Я ему нравлюсь, он точно хотел на мне жениться». Спальню графа занял уроженец Ури, мучившийся бессонницей из-за проклятого бандажа. Разве можно лежать десять дней в клинике, скажите на милость, в горячую пору сбора винограда?

«Отец и в девяносто с лишним лет пахал!» Уроженец Ури достал перочинный ножик и принялся чистить ногти. Его сестра, огромная, ростом с дверной проем — отец довел ее до межи, но в последний момент удержал за плечи — мерила палубу шагами, накреняя корабль к воде, отныне лошади, повозки, тачки, двенадцать кофейных ложечек позолоченного серебра принадлежали ей. Изабель слушала рассказы уроженца Ури и наугад тыкала тупой иголкой в канву для вышивания. «О! вы не учились филейному вязанию, мадмуазель Изабель», — однажды, не скрывая удивления, спросил интернированный французский офицер с черными усиками и родинкой на левой щеке. Из-под фалд коротковатого синего мундира торчала симпатичная попка-орешек. «Все девушки во Франции… Моя мать…» Поэтому-то уроженец Ури, оказавшись в замке, был вынужден отодвигать широкой ладонью вышивки, развешенные на окнах, дверях и вокруг ламп, чтобы пробраться к Изабель. Мадам пересекла гостиную и безмолвно вышла на балкон; на фоне волн ее силуэт медленно плыл вправо, потом влево, пока земля поворачивалась на восток. От черной бархатной пелерины Мадам веяло холодом; она подняла круглое лицо к небу, где разливался обманчивый свет равноденствия, Авраам высунулся из башни, кособокий Улисс бродил по коридорам, прижимая к груди бедной недоразвитой рукой чернильницу из черного мрамора. Наконец, Мадам обернулась, и уроженец Ури, несмотря на все свое мужество, дрогнул. Даже пошевелиться больно, ага? А в больнице останешься, так пропустишь продажи вина, ага? Виноградарь неуклюже танцевал на утрамбованной земле, две георгины красовались на черной кожаной фуражке, а уроженец Ури, сторговавшись о цене вина, спешил покинуть замок. Оглянулся в воротах, Изабель махнула ему на прощанье рукой и вернулась в гостиную, бормоча: «Он-то, конечно, хотел на мне жениться, да вот я не захотела. Мужчина просто так не станет говорить: «У нас дома изразцовая печь, ага? о! очень уютно!» Сразу понятно, что он собрался жениться».

«Когда-то, — объясняла Мадам следующему жениху, Бенжамену — впервые Бенжамен появился во Фредеге еще будучи учеником миссионера, под мышкой — книга об обращении в веру африканцев, которую он настоятельно рекомендовал приобрести для чтения долгими зимними вечерами — когда-то мы давали детские балы с венецианскими фонариками в честь Изабель, Авраама и