========== I. 1. Вспышка ==========

— Ткачев, ты че, больной, в таком состоянии за руль садиться? — утомленный, хрипловатый от выпитого голос был строгим, даже резким, а легкое движение, когда буквально выхватила у него из рук ключи, уверенным и быстрым.

— Ирин Сергевна, я… — Пашу заметно качнуло, сквозь хмельную затуманенность мелькнула мысль, что не стоило столько пить.

— Иди проспись, — буркнула Зимина, распахивая дверь своего кабинета и легонько подталкивая Пашу в плечо. Ткачев, сделав несколько шагов, обессиленно рухнул на заветный диван, мимолетно уловив удаляющиеся шаги и хлопок закрывшейся двери, и сам не заметил, как провалился в сон.

Приглушенный перестук каблуков затих совсем рядом, что-то мягкое, теплое, едва ощутимо пахнущее приятными духами легко опустилось сверху; тихонько скрипнули диванные пружины, что-то прохладное осторожно коснулось щеки. Ткачев торопливо раскрыл глаза, с сонной вопросительностью взглянув сначала на сидящую рядом начальницу, затем на край невесть откуда взявшегося пледа.

— Ирин Сергевна…

— Что, Паш? — низкий, негромкий голос обдал какой-то невозможной, удивительной мягкостью и тихой встревоженностью — он никогда не слышал у нее такой интонации.

— А наши все уже…

— Да, все уже разошлись. Я вот тоже сейчас поеду. — Даже в слабом мерцании от настольной лампы Паша уловил невеселый, задумчивый взгляд, который Зимина бросила на прицепленную к парадному кителю медаль, криво чему-то усмехнувшись. — Тебе, может, такси вызвать?

— Да нет, у меня дежурство завтра… уже сегодня, — поправился Ткачев, неловко приподнимаясь. И слишком близко увидел ее лицо — едва заметно проступившие морщинки, скорбно опущенные уголки красивых губ, какую-то горько-застарелую тоску в темных глазах — странно знакомый взгляд. И не сразу понял: точно такое же выражение замечал порой в собственных глазах, случайно бросив взгляд в зеркало — выражение измученной безысходности, едкой, насквозь пропитавшей тоски и боли, о которой никому нельзя рассказать. Но у нее — откуда? Что такое, жестокое и страшное, изматывает ее день за днем, оседая неизбывной, тяжелой горечью в самой глубине глаз?

Очень красивая и очень усталая. И одинокая, совсем как он, потерянный, никому не нужный, мучимый отчаянием и бессмысленным чувством вины. И в этот момент вдруг все стало на удивление просто: был он, измотанно-неприкаянный, была она — такая сильная и такая разбитая, и все, через что им пришлось пройти, было тоже. Все просто: она была у него и он был у нее тоже — постоянно, неизменно, несмотря ни на что.

Просто.

— Паш… что ты… — изумленный горячий выдох смялся под уверенно-осторожной настойчивостью поцелуя.

Она не одернула и не оттолкнула его, с какой-то едва ли не жертвенной нежностью поддаваясь ему, позволяя то, что казалось немыслимым, даже диким — они оба оказались слишком утомлены и слишком измучены, чтобы сопротивляться самим себе. Той отчаянной, разрывающей на части потребности — потребности чувствовать.

И были ее прохладные, беззащитно скользившие пальцы, и его теплые сильные руки, сминающие и стягивающие безупречно-отглаженный китель, а после и все остальное, и утешающе-мягкие прикосновения губ по изгибам изящной шеи и тонких плеч, и с тихим звоном падающие на пол шпильки из сложной прически, и огненные всполохи рыжих волос по плечам, и ее сдавленно-сладостные тягучие стоны, словно от невыносимой боли и невыразимого наслаждения, и почему-то бессвязно-исступленное, на грани неслышного крика повторяемое “прости, прости меня, слышишь?”… Неторопливое, бережное, смутное и спасительное безумие, закрутившее в настоящий водоворот — разрушительное и нужное. И с привычно-неосознанной трепетностью прижимая ее к себе, растерянную и вздрагивающую, Паша с изумлением ощутил, что его плечо мокрое от ее беззвучных слез.

Ира поспешно застегнула молнию юбки, наспех сколола шпильками растрепавшиеся волосы, схватила китель. До боли прикусила губу, зачем-то еще раз оглянувшись на спящего Ткачева — глупый, сентиментально-бабский порыв, ничего больше. Склонившись, тихонько провела ладонью по волосам, по лицу, вдруг отметив, что куда-то исчезло, будто стерлось, застывше-отчаянное выражение безнадежно-жесткой хмурости. Словно испугавшись чего-то, быстро отдернула руку, подхватила пальто и сумку и вышла за дверь.

Она была уверена: он не вспомнит ничего завтра. И только так будет лучше всего.

========== II. 1. Незапертая дверь ==========

Обрушилось. Оглушило. Раздавило.

Паша даже сам не понял, что так ошеломило, ударило, вышибая почву из-под ног: правда об убийстве Кати или самое непосредственное участие Зиминой. Такого ведь не могло быть? Кто угодно, кто угодно, но не она! Она ведь была единственной, кому он верил, единственной, кто помогал выдержать — несгибаемая, надежная, сильная. Единственная, как он думал, кто никогда не совершит ничего во вред им — всем и каждому по отдельности. Но она, такая вроде бы искренне-сочувствующая, переживавшая вместе со всеми, обещавшая “сделать все, что возможно…”; утешавшая его на кухне у Русаковой; принесшая деньги ее матери; вместе с остальными пытающаяся разобраться с подозреваемыми, которых они жестко кошмарили; как ни в чем не бывало помогавшая ему, когда он именно ей рассказал о своих проблемах со здоровьем… Она, так громко и правдиво называвшая их всех семьей, просто и подло “решила вопрос”, а потом изворачивалась, врала и пудрила им всем мозги. Тварь, лицемерная тварь…

Весь день прошел как в тумане. Единственное, чего боялся, но что случилось все равно — столкнулся с Зиминой один на один. И боль, глухая, изматывающая, размытая, вдруг стала острой, резкой, определенной, затуманила голову красной тяжелой пеленой. Бессмысленно смотрел на двигающиеся красивые губы, на изящную шею в вороте форменной рубашки — чего стоило просто протянуть руки и одним движением раздавить тонкие косточки?

— … Ты че такой бледный?

Из бессмысленной приглушенности слов, прошедших мимо сознания, вытолкнул простой, обыденный вопрос — вопрос, который могла задать их Ирина Сергеевна и который так дико звучал, исходя от подлой и лживой суки. Ткачев сам не понял, что буркнул, поспешно проскальзывая по лестнице мимо нее — как только хватило сил?

Это уже потом, в кабинете, накатило странное, ненормальное спокойствие, безжалостная трезвость мыслей и решительность