писателю оставалось делать? Только сидеть над лопнувшей чернильницей! Ластик-Перышкин на все махнул рукой. Он был похож на тяжелобольного, который потерял всякую надежду на выздоровление. Мышка торопливо шмыгнула за дверь, постукивая тонкими каблучками. В коридоре она остановилась и открыла портфель. Что-то сосчитала, сунув нос в маленький кошелек.
Когда Мечтышка вернулась, Ластик-Перышкин сидел, бессильно поникнув, с головой, обмотанной мокрым полотенцем. Он даже не глянул на мышку.
— Извините, — разбудил писателя ликующий голосок Мечтышки. — Поглядите-ка, что у вас на столе!
Ластик-Перышкин расстроенно кусал свои тонкие губы.
— Все-таки… может быть, вы взглянете? Честное слово, вы ничего не потеряете, если посмотрите! — умоляла Мечтышка.
Писатель заморгал и увидел… Угадайте, что он увидел?
Толстобокую, граненую чернильницу! С желтой, как цветок одуванчика, этикеткой и надписью «Чернила»!
— Где ты достала? Где? Скажи! — так и впился он глазами в чернильницу, которая была точь-в-точь похожа на разбитую. Вот и мелкими буквами написано «для авторучек»… — Купила в магазине. Там этих чернильниц сколько хочешь, — призналась ученая мышка. — В магазине? Там, где торгуют мылом, уксусом и хлебом? Ластик-Перышкин не любил толкаться в магазинах, а потому и не знал, что можно и чего нельзя в них купить. И писатель разразился смехом. Мышка смеялась вместе с ним. Вдруг Ластик-Перышкин так и обомлел: — Что же я смеюсь, как маленький? Ведь моя чернильница была волшебной… А эта? Нет, нет, все кончено… — Нет, не кончено! — топнула модной туфелькой Мечтышка, чуть не плача от досады. — Вы сами говорили по телевидению, что есть много волшебных вещей… — Да ведь я-то говорил для других! Себя, как известно, труднее всего убедить! Не верю! — Не верите? — заблестели глазки Мечтышки. — Эй, конек, сюда! Отфыркиваясь и сигналя, окутанный вонючим дымом, в комнату въехал железный конек, когда-то красный, а ныне весь помятый и пестрый, как дятел. Мотороллер остановился возле самого письменного стола, но не выключился, а только глухо пророкотал: — Нет житья мне от этого рыжего… Бьет, пинает меня… Не выдержу я здесь… Пустите меня в сказку… Честное слово, там от меня будет больше проку. Я берусь обучить тамошний народ вождению. Ведь они, наверное, отстали. — А если он… попробует? — осторожно вмешалась Мечтышка, лапкой показывая коньку чернильницу. — Ха-ха! — расхохотался писатель. Такой смешной и безнадежной показалась ему просьба железного конька. Конек заурчал, подпрыгнул! Вот уже переднее колесо въехало на стол… вот уже… Ластик-Перышкин смотрел во все глаза, чернильница сперва раздулась, забурлила, потом проглотила мотороллер и снова уменьшилась, по-прежнему заблестела, как холодный синий камень. — Видали? — послышался ликующий голосок Мечтышки. — А вы не верили!
— Где ты достала? Где? Скажи! — так и впился он глазами в чернильницу, которая была точь-в-точь похожа на разбитую. Вот и мелкими буквами написано «для авторучек»… — Купила в магазине. Там этих чернильниц сколько хочешь, — призналась ученая мышка. — В магазине? Там, где торгуют мылом, уксусом и хлебом? Ластик-Перышкин не любил толкаться в магазинах, а потому и не знал, что можно и чего нельзя в них купить. И писатель разразился смехом. Мышка смеялась вместе с ним. Вдруг Ластик-Перышкин так и обомлел: — Что же я смеюсь, как маленький? Ведь моя чернильница была волшебной… А эта? Нет, нет, все кончено… — Нет, не кончено! — топнула модной туфелькой Мечтышка, чуть не плача от досады. — Вы сами говорили по телевидению, что есть много волшебных вещей… — Да ведь я-то говорил для других! Себя, как известно, труднее всего убедить! Не верю! — Не верите? — заблестели глазки Мечтышки. — Эй, конек, сюда! Отфыркиваясь и сигналя, окутанный вонючим дымом, в комнату въехал железный конек, когда-то красный, а ныне весь помятый и пестрый, как дятел. Мотороллер остановился возле самого письменного стола, но не выключился, а только глухо пророкотал: — Нет житья мне от этого рыжего… Бьет, пинает меня… Не выдержу я здесь… Пустите меня в сказку… Честное слово, там от меня будет больше проку. Я берусь обучить тамошний народ вождению. Ведь они, наверное, отстали. — А если он… попробует? — осторожно вмешалась Мечтышка, лапкой показывая коньку чернильницу. — Ха-ха! — расхохотался писатель. Такой смешной и безнадежной показалась ему просьба железного конька. Конек заурчал, подпрыгнул! Вот уже переднее колесо въехало на стол… вот уже… Ластик-Перышкин смотрел во все глаза, чернильница сперва раздулась, забурлила, потом проглотила мотороллер и снова уменьшилась, по-прежнему заблестела, как холодный синий камень. — Видали? — послышался ликующий голосок Мечтышки. — А вы не верили!
Телеграмма
…Много дней спустя, когда сказка писателя о Колобке и Колышке уже была оттиснута свинцовыми буквами в типографии и вот-вот должна была выйти отдельной книжкой, он получил телеграмму. Само собой, принес ее не почтальон. Она пулей вылетела из чернильницы писателя, как будто там сидел, спрятавшись, какой-то озорник с рогаткой. Дрожащими руками Ластик-Перышкин развернул бумажку. На ней было написано следующее: