Аттестат зрелости

АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

Брату Анатолию

I ГОЛУБЬ ЛЕТИТ НА ВОСТОК

Сизый голубь дрожал в цепкой жилистой руке гитлеровского ефрейтора. Смертельно испуганный, он, казалось, уж и не сопротивлялся. Лишь всполошенно водил вокруг темными, в янтарных ободках, бусинками глаз. Переливающиеся радужным блеском перья на шее у него топорщились. Ефрейтор любовался птицей…

А Юрко даже издали явственно слышал, как стучит сердце голубя. Он будто ощущал неуемную дрожь этого напрягшегося тельца. Ведь теперь так же сильно билось его собственное сердце, такая же мелкая дрожь сотрясала его тело. Но он сидел молча, подавляя в себе отвращение и жалость: не мог помочь ничем, хоть и кипел от гнева и возмущения.

Ефрейтор указательным пальцем нежно погладил радужную шею голубя, потом почти неуловимым, ловким и привычным движением руки свернул круглую головку. Сизый встрепенулся и, затихая, безвольно опустил крылья. Ефрейтор бросил его в мешок, равнодушно принял на ладонь второго — белого, с пепельной головкой. Тем же привычным движением свернул шею и этому.

Юрко вздрогнул.

Толстые губы на жирном краснощеком лице фашиста растянула довольная улыбка.

Во дворе их было трое — рослые, откормленные верзилы, вооруженные автоматами и пистолетами.

Голуби жили в больших деревянных клетках, под потолком хлева. Гитлеровцы следили за ними два дня. А сегодня на рассвете — Юрко еще спал — пришел этот, толстомордый. Он плотно прикрыл дверь хлева и стал барабанить кулаком в окно. Когда испуганная мать вышла на порог, пригрозил ей пистолетом и жестом запретил приближаться к хлеву. Потом исчез. А после обеда появились втроем, с мешком.

Толстомордый стоял на пороге, а его дружки хозяйничали в хлеву. Оттуда доносилось тревожное хлопанье крыльев, довольные восклицания солдат. Они ловили птиц и передавали их старшему.

Ефрейтор брал голубей по одному, методически свертывал им головки и бросал в мешок. Девятнадцатый… двадцатый… Сквозь бумажный мешок темными пятнами проступала кровь.

Последний, двадцать пятый, вырвался. Белоснежный красавец с горделивым султаном на темени неожиданно встрепенулся, выскользнул из руки палача, черкнул крыльями по глазам и, не дав ошеломленному немцу опомниться, стрелой взмыл кверху, в бездонную синеву.

Юрко злорадно улыбнулся.

Немцы загалдели. Один сорвал с плеча автомат, остальные выхватили пистолеты. Началась беспорядочная стрельба. А голубь круто поднимался ввысь.

Мальчик жадно, неотрывно следил за ним. Шептал взволнованно:

— Промахнетесь… Улетит…

А он тем временем взвился так высоко, что казался совсем крохотным. На мгновение остановился, застыл на месте. Потом, блеснув серебром в лучах солнца, круто развернулся. Немцы беспорядочно палили в небо, но голубь, покружив на большой высоте, стремительно полетел на восток и скоро совсем скрылся из виду.

Юрко облегченно вздохнул.

С малых лет он увлекался голубями. Разводил их, подбирая самых породистых. За разведение и обучение почтовых голубей его в этом году, после окончания семи классов, даже премировали путевкой в Москву на сельскохозяйственную выставку…

Экскурсия не состоялась — началась война. Голубей уничтожили гитлеровцы.

Мальчика охватило чувство одиночества. Во дворе хозяйничали фашисты, и против этого он был бессилен. Прекратив стрельбу, толстомордый перекинул мешок через плечо, и все трое, хохоча, вышли за ворота.

Калитка осталась открытой.

Юрко сидел на завалинке, в отчаянии сжав голову руками.

Белокурые, выгоревшие на солнце волосы падали на лоб. В серых лучистых глазах под густыми темными бровями застыла безысходная тоска.

Как раз сегодня ему исполнилось пятнадцать лет.

Шел сентябрь 1941 года…

Ничто вокруг не изменилось: село, полоска огорода над оврагом, прибрежные ивы, переливающаяся на солнце гладь реки и далекий степной простор… Но Юрку казалось, что он вдруг очутился в чужом, холодном мире.

Впервые за последние семь лет не собирался в школу, не складывал в сумку учебников и тетрадей. Жизнь для него внезапно остановилась на полном ходу. Некуда было торопиться, школа опустела, и никого из знакомых, близких и дорогих людей там не осталось. Большинство учителей ушли на фронт, одни эвакуировались, остальные разбрелись по свету. В селе осталась лишь Галина Петровна. Уже несколько лет жила она в квартире при школе. Обучала детей в первых четырех классах. Четыре года был ее учеником и Юрко. Он и теперь относился к ней с сыновней нежностью. Ведь это Галина Петровна научила его составлять из отдельных букв слова, привила любовь к книге, к рисованию. Часто приносила в школу книги, читала детям вслух, а потом беседовала с ними о прочитанном.

А что будет Юрко читать теперь? Фашисты сожгли школьную библиотеку. И до него ли сейчас Галине Петровне? Из своей квартиры ей пришлось переселиться на другой конец села, к бабке Ковалихе. Проводила на фронт мужа, тоже педагога, Николая Гавриловича, и теперь живет уединенно, нигде не показывается. А школу заняли гитлеровцы. Над ее крышей болтался ненавистный лоскут, на котором шевелил черными лапами паук свастики. В классах на соломе спали немецкие солдаты, в печках пылали парты.

Их разжигали географическими картами, ученическими тетрадями и гербариями. Под тяжелыми коваными сапогами хрустело и звенело битое стекло пробирок и приборов, выброшенных из физического и химического кабинетов. В школьном саду разместился обоз. Лошади вытаптывали огород, машины и танки превращали в щепки молодые ветвистые яблони. А у ворот стоял фашист в шлеме и с автоматом. Он сердито кричал на любопытных ребятишек и никого не пропускал во двор.

Теперь Юрка охватило такое же ощущение, как однажды в детстве, когда он внезапно пробудился после крепкого сна. Во сне видел жаркий летний день, зеленый луг, искристый блеск реки. Вокруг звенит детский смех. Все наполнено радостью. Солнце ласкает обнаженное тело, и оно покрывается капельками пота. Разбежался, с разгона прыгнул в воду. И… проснулся. В теле еще ощущается сладкая истома, перед глазами — блеск солнца и реки. А в комнате — сыро и сумрачно. Серый осенний рассвет. За окном — голые черные деревья. Над ними, задевая за ветки, плывут темные, низкие тучи, моросит