мелкий, осенний дождик. Еще не знал, не мог постичь, где сон и где действительность. Показалось почему-то, что навсегда уже ушло чудесное теплое лето, вечно будут ползти по небу косматые, скользкие, как водоросли, тучи. И от этой мысли все вокруг стало чужим, холодным, неприветливым.

И теперь осень. Листва на деревьях желтеет и скоро начнет опадать. От реки веет холодом. На противоположном берегу щетинится жнивьем серая степь.

На улице гудят чужие моторы, режут слух непонятные слова чужой речи. И даже небо кажется блеклым, неприветливым, суровым. В его глубине плавает небрежно кем-то брошенная переспелая дыня холодного солнца. Льнут к земле настороженные хаты. На огороде медленно умирает, меркнет яркая летняя зелень. Двор пуст. Стекла в окнах выбиты. Стены хаты, изрешеченные осколками, кажутся изуродованными оспой. Вокруг — ни души. Пареньку чудится, что он остался один, никому не нужен, на голой мрачной земле.

Было у Юрка три старших брата. Двое служили в армии. Где они теперь? Чем помогут? Легла между ними линия фронта. А самый старший брат, Дмитро, жил в большом портовом городе. Работал в обкоме партии. Юрко собирался после окончания школы поехать к нему. Хотел поступить в мореходное училище. Теперь этот город оккупировали фашисты. Неизвестно, где сейчас брат. И остался Юрко вдвоем со старухой матерью. Кто знает, как будет дальше… Все оборвалось, все кончено. Две непрошеные слезинки повисают на ресницах, катятся по загорелому лицу, падают на потемневшие от солнца сильные руки с мозолистыми от работы ладонями.

Осень… И уже ощущается далекое холодное дыхание зимы. А потом снова настанет весна. Да, весна. Юрко смотрит на посаженную в позапрошлом году яблоню. Ее черно-зеленая листва постепенно покрывается ржавыми осенними крапинками. А весной опять распустятся прозрачные бледно-желтые листочки, она вспыхнет бело-розовым облачком. Юрко представляет себе яблоню в цвету, и лицо его озаряется улыбкой, хоть на ресницах еще поблескивают слезинки. Он вытирает их по-детски кулаком и встает с завалинки. На улице за холмом слышны чьи-то громкие, резкие выкрики, хлопает выстрел. Потом все затихает. Лишь моторы гудят. Минуту-другую Юрко прислушивается, потом идет в хату. Вынимает из ящика стола книгу «Как закалялась сталь». Листает желтые со следами пальцев страницы. Затем берет «Историю народов СССР». Во дворе сторожко озирается по сторонам и спускается в погреб.

В погребе, в темном углу, за кадкой, — ящик из-под патронов. В нем — единственное, что осталось у Юрка от солнечного детства, погасшего в тот момент, когда он увидел первого фашистского солдата. Об этом ящике даже мать не знает. Дно его аккуратно выстлано газетой. На дне — бережно сложенное знамя школьной пионерской организации. Юрко с товарищем взял его в школе и перенес домой еще во время боев.

Он берет в руки знамя, и теплый шелк с шелестом скользит между пальцами. Знамя пахнет солнцем и зелеными лугами. И мальчик вспоминает, как оно реяло над дозревающими хлебами, когда пионерский отряд направлялся летом в лагерь, как оно багрянело над белыми палатками в лесу. Все самое светлое, самое радостное связано с ним: и приятная, бодрящая утренняя прохлада, когда они перед восходом солнца выстраивались на площадке, и медный голос горна, повторявшийся эхом в лесной чаще за рекой, и звонкая песня в походе. Как хорошо было шагать степной дорогой под дробь барабана! В прошлом году пионерский лагерь разбили над самой рекой, в семи километрах от села. Только теперь Юрко со всей остротой ощущает, как весело и беззаботно жилось там. А тогда все было обыденным и, казалось, иным быть не могло.

А что, если бы все вернулось снова? Вновь настал бы день, когда они ходили на экскурсию в соседний район и учитель знакомил их со строением земли, показывал напластование почв на стенах обрыва. Потом их захватил дождь, и все промокли. Толя Билан все беспокоился, как бы не простудиться, а ему говорили о Павке Корчагине. Или тогда, когда они всем отрядом помогали убирать сено в колхозе. Было очень жарко, и работа казалась трудной. Многое отдал бы теперь Юрко, чтобы опять очутиться с товарищами там, на лугу, полежать на теплом сене, поесть пахнущей дымом каши и только слегка погрустить о том, что скоро кончится чудесное лето и снова настанет осень.

А вечера в лагере! Все сидят на берегу вокруг костра. Пламя отражается в речных волнах. Вокруг темно, хоть глаз выколи. Из-за кустов доносятся таинственные звуки, шорох. Кажется, будто там бродят какие-то неведомые звери. И хоть знаешь, что все это лишь игра воображения, в душу закрадывается неясная тревога и страх. Вожатый рассказывает о Дальнем Востоке: он служил там в армии. Рассказывает о загадочных сопках и густых амурских зарослях, где притаились японские диверсанты… Повторятся ли еще когда-либо эти вечера в лагере, когда шум леса навевал мечты, а увлекательные рассказы и прочитанные книги порождали жажду подвигов, манили в неизведанные края, на необъятные просторы Родины? Слова «будь готов!» и «всегда готов!» приобретали особенно острый и значительный смысл. Красные полотнища с горячими призывами «Будь таким, как Павел Корчагин!», «Будь таким, как Павлик Морозов!» пробуждали чувства преданности своей социалистической Родине… Солнечные дни, рисунки, сделанные с натуры в лесу или в поле, собранные тобой гербарии, колхозный сад, в котором знаешь каждое дерево… Над всем этим реял теплый багряный шелк пионерского знамени.

Тут же, в ящике, хранится и пионерский галстук. Если бы все было по-прежнему, Юрко стал бы уже комсомольцем. Он мечтал об этом, старательно готовился. Но мечта не сбылась. Не успели принять Юрка в комсомол. Поэтому галстук теперь стал ему особенно дорог и близок. От него тоже веет запахом пионерских костров, весельем школьных вечеров, первомайскими праздниками…

Отдельно лежит подобранный после боев пистолет убитого командира; он в желтой кобуре, с двумя полными обоймами. Пареньку не терпится хоть разок выстрелить из него. Но страшно: узнает мать, и тогда с пистолетом придется распрощаться. Ведь фашисты за хранение оружия расстреливают… А еще лежит в этом ящике, в твердой обложке, рисунок. На полотне масляными красками написан портрет Ленина во весь рост. Ильич стоит возле нарядной елки, улыбается. А вокруг него — дети… Портрет сделан самим Юрком. Он висел в школе. Паренек любил краски, хоть всегда мечтал стать моряком. Но все мечты грубо растоптали фашисты. И остался рисунок как дорогое воспоминание, как теплый лучик солнца в мрачный осенний день. Даже мать, поглядев на него, тяжело вздохнула и промолвила:

— Запрячь, сынок, куда-нибудь… Так, чтобы