— Позвоню, да. Ты права, с этим я пока ничего не могу поделать. Позвоню. Но не забудь: ведь сегодня мне хоть что-то, но удалось! Начинается всегда с пустяков, с мелочей. Может быть, все начинается именно с молчания?.. Я позвоню. Но ничего не стану говорить. Постараюсь не сказать ни слова. Буду молчать.
— Тогда она услышит то, что ты говорил в тот раз в Первой жизни — даже если ты не скажешь ни слова.
— Что она тогда услышит? Курлыканье навыворот, как по радио? Ну и что? Это все равно, что молчание. Белый шум. Она поймет, что это значит,— потому что и сама хочет того же.
— Ты уверен?
— Я знаю.
— Хорошо. Если тебе удастся это — значит, действительно, все уходит в прошлое, которое не вернется ни при каких условиях. Если так, то... то давай будем молчать в трубку оба.
— Ты согласна?
— Теперь — да.
Телефон зазвонил утром. Кратко звякнул, как раньше при отбое.
Женщина обреченно поднялась. Подошла и сняла трубку. В глазах ее было выражение, словно ей предстояло услышать вынесенный ей приговор.
— Слушаю,— сказала Ада.
Она постаралась сказать это спокойно. Хотя в ней билась ненависть. К жизни, к себе самой. Но прежде всего— к другому человеку.
В телефоне молчало.
— Не слышу вас,— сказала Ада.— Нажмите кнопку, если вы из автомата.
По-прежнему стояло молчание. Был какой-то неразборчивей шум, бормотание — и все. Ни одного слова.
— Алло!
Все оставалось без изменений.
Тогда она положила трубку. И заплакала. Слезы не текли, но она плакала. Не от горя. Ада плакала от облегчения. Ей стало хорошо.
Зернов положил трубку, набрав перед тем номер.
— Ната! — сказал он.— Ты понимаешь — нам, кажется, удалось!
Он сказал это громко, потому что Наталья была в тот миг в ванной: в Первой жизни, конечно же, Зернов не стал бы звонить Аде, когда жена его находилась бы в той же комнате.
— Как было бы прекрасно!— откликнулась она.
— Если удалось — значит, еще один шаг вперед!
— И все же ты поедешь и встретишься с ней...
Зернов представил это. И почувствовал, как дрожь пробежала по телу. Дрожь протеста.
— Знаешь,— сказал он,— я наглею. Теперь я начинаю верить, что можно будет и не поехать! Раз уж началось...
— Это было бы великолепно, Митя,— проговорила Наташа, входя в комнату.— Но я еще не так уверена. Подождем.
— Чего?
— Ты не помнишь?
— Постой...
— Тогда, в тот раз... первой, за полчаса до тебя, позвонила она. Помню, как ты покосился на меня и сказал, что чуть позже позвонишь сам. Сейчас ты позвонил. Значит, вскоре...
— Да,— сказал Зернов, мрачнея.— Да-да.
— Значит, она позвонит?
— Может быть...
— Ты понимаешь: она не может не позвонить, так же, как ты сам не мог.
— Не знаю,— сказал Зернов, чуть помедлив.— Понимаешь, если только мне... нам удалось что-то сдвинуть с места, то процесс изменения может и не затухнуть, но понемногу расширяться. Может быть, ему не хватало только первого толчка, какого-то небольшого усилия. И тогда она не позвонит вообще, а я... я не почувствую необходимости встать и подойти к телефону именно в тот момент, когда надо начать говорить,— в момент, когда мы в тот раз закончили разговор.
— Посмотрим. Но если она даже и позвонит, но тоже будет молчать — значит, это не случайность, значит, что то уже начало совершаться. И тогда мы действительно можем рассчитывать...
— Подождем.
— Да. Будем ждать.
Стрелка часов ползла, как уже было привычно, справа налево. Секундная. Зернов с Наташей, не отрываясь, смотрели на нее. И им казалось, что стрелка хотя и движется, но как-то не так уверенно, как обычно. Словно ей хотелось остановиться и завертеться в другую сторону.
Прошло тридцать минут. Сорок.
Прошел час.
Телефон молчал. Зернов сидел не двигаясь. И вдруг они поняли, что телефон не зазвонит. Ада не позвонит вообще.
Было темно. Они сидели вдвоем. Стояла тишина, но что-то было в этой тишине. Как будто окончился концерт, но хотя все музыканты уже ушли, музыка все еще звучала. Сама собой.