Фрэнсис Бэкон История правления короля Генриха VII

ИСТОРИЯ ПРАВЛЕНИЯ КОРОЛЯ ГЕНРИХА VII^[1]

После того как волею Всевышнего Судии, благоприятной для замыслов изгнанника, на Босуортском поле был свергнут и убит король Ричард, третий из носивших это имя, король лишь силою факта, по существу же узурпатор и тиран, каковым он и прослыл на все последующие времена, — королевство унаследовал граф Ричмонд, именуемый с тех пор Генрихом VII^[2]. Тотчас после победы новый король, воспитанный благочестивой матерью^[3] и по натуре весьма приверженный к соблюдению религиозных обрядов, повелел тут же, на поле битвы, перед всей армией, торжественно пропеть Te Deum laudamus^[4]; всеобщие рукоплескания и громкие крики ликования означали провозглашение его королем и как бы присягу войск на верность. Тем временем тело Ричарда после многообразного осквернения и надругательства (отпевания и погребения, которыми простой народ удостаивает тиранов) было бесславно предано земле. Ибо, хотя король со свойственным ему благородством и поручил лестерским монахам похоронить его с честью, сами духовные (не свободные от настроений простонародья) пренебрегли этим, за что, впрочем, не навлекли на себя ничьего упрека или осуждения. Ведь не было такого позора или бесчестья, которых, по мнению любого, не заслужил этот человек, своими руками умертвивший Генриха VI^[5] (этого безгрешного государя), повинный в убийстве герцога Кларенса^[6], своего брата, убийца двух своих племянников (своего законного короля в настоящем и другого, которому он не дал стать королем в будущем^[7]) и к тому же сильно подозреваемый в отравлении собственной жены с целью освободить ложе для женщины, с которой он состоял в родстве в запрещенной для брака степени^[8]. И хотя это был государь испытанной воинской доблести, ревновавший о чести Англии, и к тому хороший законодатель, облегчавший участь простого народа, однако его жестокости и убийства родственников перевешивали в общем мнении его добродетели и заслуги, а во мнении мудрых людей и сами эти добродетели были скорее проявлениями притворства и лицемерия, служившими его честолюбию, нежели подлинными свойствами его ума и характера. Люди проницательные (те, кто, видя его последующие действия, оглядывался на то, что им предшествовало) отмечали поэтому, что уже в правление короля Эдуарда, его брата, у него хватало тайных средств, чтобы обращать против правительства брата зависть и ненависть; он ожидал и как-то провидел, что страдающий множеством болезней король долго не проживет и, вероятно, оставит своих сыновей в нежном возрасте, а уж далее он хорошо знал, сколь невелико расстояние от места, занимаемого протектором и первым принцем крови, до престола. Тем же глубоко запрятанным честолюбием объясняли то, что при заключении мирного договора между Эдуардом IV и Людовиком XI во время встречи королей в Пикени^[9] и во всех других случаях Ричард, в ту пору герцог Глостерский, всегда становился на сторону чести, упрочивая свою репутацию за счет брата-короля и обращая на себя взоры всех (особенно знати и солдат); казалось, что сластолюбие и брак с женщиной низкого происхождения^[10] сделали короля изнеженным и менее восприимчивым к вопросам чести и интересам государства, чем это подобает монарху. Что же касается принятых в правление Ричарда разумных и благотворных законов^[11], то они были истолкованы как всего лишь подачки, которыми завоевывал сердца людей узурпатор, в глубине души сознававший, что подлинного права на повиновение подданных он не имеет. Король Генрих, со своей стороны, в самом же начале своего правления, в тот самый момент, когда королевство оказалось в его руках, столкнулся с вопросом весьма трудным и запутанным, вопросом, который мог бы смутить и озадачить мудрейшего из королей, только что оказавшегося на престоле, — тем более, что вопрос этот не оставлял времени на размышление, требуя незамедлительного решения. Ему на долю выпали и в его лице совместились троякого рода права на корону Англии. Во-первых, наследственное право леди Елизаветы, с которой он, согласно ранее заключенному договору с партией, призвавшей его в Англию^[12], должен был вступить в брак. Во-вторых, древнее и давно оспариваемое (и словом, и оружием) право Ланкастерского дома, наследником которого Ричмонд себя считал. В-третьих, право меча или право завоевателя, поскольку он пришел к власти, победив в сражении, и поскольку прежде царствовавший монарх был убит на поле брани. Первое из названных прав было наиболее бесспорным и вероятнее других удовольствовало бы народ, который за двадцать два года правления короля Эдуарда IV вполне освоился с мыслью об очевидности прав Белой Розы, или дома Йорков, а милостивое и снискавшее добрую славу правление того же короля в последние годы привязало народ к этой династии. Но Ричмонд хорошо понимал, что опершись на это право, он был бы всего лишь королем из милости и обладал бы скорее супружеской властью, чем властью монарха, последняя же принадлежала бы его королеве, со смертью которой, с потомством или без потомства, ему пришлось бы уступить трон другому. И хотя он добился бы у парламента подтверждения своих прав, он знал все же, сколь велико различие между королем, возведенным на престол в результате волеизъявления сословия, и тем, кто владеет короной по праву, основанному на законе природы и происхождении. Кроме того, уже в то время не было недостатка в тайком передаваемых слухах (позднее набравших силу и послуживших причиной больших бедствий), что двое юных сыновей короля Эдуарда IV (о которых было сообщено, что они были умерщвлены в Тауэре), или один из них, на самом деле не убиты, а тайно увезены, и что они еще живы, — что, окажись это правдой, лишило бы леди Елизавету ее права на престол. С другой стороны, если он опирался на право, принадлежавшее лично ему как представителю дома Ланкастеров, ему пришлось бы считаться с тем, что это право было в свое время аннулировано парламентом и что против Ланкастеров предубеждено общественное мнение королевства; между тем признание их права на престол прямо вело бы к лишению этого права представителей Йоркского дома, которые в ту пору считались бесспорными претендентами на обладание короной. Так что если бы у него не оказалось потомства от леди Елизаветы, в котором бы сошлись обе линии, то снова бы вспыхнуло рождаемое соперничеством двух родов пламя раздоров и междоусобных войн.

Что же касается прав завоевателя, то, несмотря на то, что сэр Уильям Стенли^[13], услышав приветственные крики солдат, возложил декоративную корону^[14] (ту, что