Смелик Эльвира ТОТ, КТО ЧТО-ЛИБО ЗНАЕТ

— Машину немного занесло на повороте. Андрюха не выдержал и набросился на брата:

— Ты что, совсем рехнулся! Устроил гонки! Думаешь, на автостраде?

— Все равно же никого нет! — оправдался Тёма, так и не сбавив скорость. — Кто ж в такой мороз будет по улице шляться? И они, поднимая снежную пыль, промчались вдоль ряда одинаковых блочных домов. Вокруг, действительно не было ни души. Темно, холодно. Никто добровольно не покинет дом в такую погоду. Да и время уже позднее.

— Все равно! — настаивал Андрюха. Мало ли выскочит из подъезда какой-нибудь собачатник, решивший выгулять на ночь любимого питомца, или поздний прохожий вывернет из-за угла.

— Да не боись ты! — усмехнулся Тёма. Большое шоссе его не привлекало: гладко, прямо, светофоры ни к месту понатыканы. А еще хуже — попадется патрульная машина. А между домов — полный экстрим! Неожиданная трасса, частые повороты, и ни черта не видно за высокими сугробами, насыпанными вдоль тротуаров.

Только Андрюха, хоть и младший брат, а зудит занудливо в самое ухо, как последний старикан.

— Слушай, сбавь скорость! — опять слышит Тёма с соседнего кресла, но по-мальчишески назло давит на газ. Он так долго ждал! Ждал, когда отец наконец-то решится и купит себе новую машину, а старенькую видавшую виды «Ладу» отдаст ему. Да, не супер тачка, не крутая иномарка. Исторический драндулет на предпоследнем издыхании. Но зато свой собственный! А водить и Тёма, и даже Андрюха, умели уже давно. Только Тёма, отпраздновав совершеннолетие, получил водительские права. А Андрюха — еще маленький. Не дорос пока до «баранки». Хотя чисто внешне он и выше и крупнее старшего брата. Тёме весело. Ему даже хочется зажмурить глаза и, плюнув на опасность, отдавшись в руки судьбе, вести машину вслепую. Он уверен: ничего плохого с ним не случится. Судьба любит дерзких, любит рисковых. Вызывающая улыбка не сходит с Тёминых губ. И вдруг…

— Стой! Внезапно появившийся темный силуэт на фоне голубых сугробов. И глухой удар по капоту. И тихий вскрик.

— Стой, урод! Стой! — орет Андрюха, пытаясь отобрать руль.

— Нет! Ты чего! Нет! — заглушая его, вопит Тёма. Мышцы сводит, и он застывает в одном положении, не способный пошевелиться и что-то изменить. Главное, подальше! Подальше от того, что произошло! Машина испуганно несется, не разбирая дороги, и непослушно стремится вперед, даже когда Тёма изо всех сил давит на тормоза. Обоих братьев сильно мотнуло вперед. Андрюха чуть не врезался головой в лобовое стекло, а Тёма с размаху навалился на руль, так что дыхание сперло.

— Давай назад! — требует Андрюха, но Тёма смотрит на него огромными испуганными глазами.

— Ты что? Зачем?

— Надо же узнать, что случилось! Надо помочь! — Андрюхин голос громкий и уверенный. В нем ни тени сомнения. И страх в нем совсем другой, не как у Тёмы.

— Да ты что? Тогда же сразу узнают, что это я! Тогда же меня… Нет!

— Трус! — зло бросает Андрюха и чувствует, как резкое слово впивается в него самого. Потому как где-то возле виска назойливо бьется мысль: «Хорошо, что не я был за рулем!» Андрюха распахивает дверь, жадно вдыхает ворвавшийся внутрь салона морозный воздух. В машине душно, в машине дышать нечем!

— Ну и сиди здесь! Тёма отчаянно цепляется за его куртку:

— Дюха! Ну не ходи! Не надо! А вдруг узнают! В неестественном сумеречно-электрическом свете зимней ночи не разглядишь, какого цвета у него лицо. Кажется, бецветное.

Прозрачное, как у привидения. Только глаза, обычно светло-голубые, потемнели и смотрят, смотрят на Андрюху, не отрываясь, с мольбой и ужасом. Несмотря на отчаянную Тёмину хватку, Андрюха выбирается из машины.

Брат волочится следом и, понимая, что решительный Андрюхин порыв ему все равно не остановить, повторяет снова и снова:

— Только не говори никому про меня! Ладно? Никому-никому! Не говори! И родителям не говори! Иначе отец тачку отберет! Не говори ему! Хорошо? Хорошо? «Хорошо»? И дальше невозможно ни слушать, ни видеть. А еще хуже ощущать пригибающий к земле вес здорового тела, раздавленного горем: «Иначе отец тачку отберет».

— Сволочь! Андрюха ударил не глядя и почти неосознанно. Разум в обход воли послал свой сигнал. А, может, не разум? Может, что-то другое?

Андрюхина совесть? Андрюхины понятия о справедливости и чести? Тёма разжал пальцы, рухнул на промерзшую дорогу, спрятал неживое лицо в оставленной колесами машины снежной колее. А Андрюха поспешил прочь, хотя толком еще не знал, куда идти. Заблудился в знакомых местах, ставших неожиданно чужими и странными. Потом он услышал вой сирены, и поспешил на ее зов. Видимо, уже кто-то вызвал неотложку, и, значит, пострадавший не лежит совершенно один, беспомощный и бездвижный, на холодном грязном снегу. И идти уже нет смысла. Андрей прибавил шаг. И сердце застучало еще быстрей, и от его мощных толчков стало больно в груди. Может, лучше пойти домой, отгородиться от случившегося толстыми бетонными стенами и прочной металлической дверью? Вдруг там, куда несется по скользкой дороге «Скорая», «уже поздно»? Возле одной из многоэтажек толпились люди. Все одеты кое-как.

Заметно, что наспех. Вон бабулька в длинном пальто, на ногах — шлепанцы. Старательно вжимает голову в плечи, стараясь натянуть на уши меховой воротник.

Рядом — женщина в огромном пуховом платке, накинутом поверх домашнего халата. «Неотложка» уже на месте. Рыча не выключенным мотором, подрагивает, будто от холода. Задние двери жадно распахнуты, готовы заглотить добычу прямо вместе с металлической каталкой.

— Да жива! Жива! — нарочито громко произносит бабулька в шлепанцах, спеша сообщить вновь прибывшим оптимистичную весть. — Но без сознания. Пока ничего сказать не могут. Осмотр тщательный нужен.

— И заканчивает опять более радостным: — Да вроде бы ничего особенно страшного нет. «Жива, — чисто автоматически отмечает Андрюха. — Значит — она.

Женщина». А бабулька не умолкает.

— Вот же, заразы! Гоняют даже по дворам! Никакие законы им не писаны! Уселись за руль и себя царями считают. Что хотят, то и воротят! Ни стыда, ни совести! Сбили девчонку и укатили, как ни в чем не бывало. Нелюди!

— Скоты! — поддерживают старушку из толпы, и кто-то добавляет еще пару определений. Непечатных. Андрей в который раз повторяет про себя: «Жива!» И больше не хочется думать про «уже поздно». А если бы… Нет! Не надо! Она же жива. А слова из толпы все еще витают в морозном воздухе: «Нелюди!

Скоты! …».

Утром в школе первым, что услышал Андрей, войдя в класс, были возмущенные слова Ерыгиной, делившейся новостями с Юлей Бухтой:

— Представляешь, Машку