Зимой здесь действительно здорово. Можно не то что лыжный склон, можно бобслейную трассу устроить.

– Что еще… – мама огляделась. – Ах, да!

Она выкатила из-под стола бидон и стала убирать в него макароны, сахар, крупу, а поверх посуду, вилки и ложки. Задраила крышку.

– Как мы доберемся до города?

– Сегодня суббота. Все поедут на рынок, кто-нибудь подберет…

Мама села на бидон, вспоминала.

– Все равно что-нибудь забыли, – сказали она. – Нельзя хоть чего-то да не забыть… Ничего, зимой заберем…

Мама замерла, закрыла глаза. Зачем молоток оставил на печке? Надо было на столе.

– Пора, – мама поднялась. – Пора-пора…

Мама вручила мне сумку, стала закрывать дверь. Дверь не хотела, не поддавалась, сколько мама не налегала. Я оставил сумку и навалился плечом, косяк скрипнул, петли сошлись, мама вставила замок.

– Все… – выдохнула мама.

Дверь на веранду не сопротивлялась.

– Ну, вот теперь все, – мама нервно прятала ключи в сумочку. – Все, калитка осталась… Нет, я сама!

Это такая примета – замки надо закрывать одной рукой. От крыльца до калитки под ногами хрустели яблоки, не распинать.

Калитка тоже дурила, дужка замка оказалась слишком толстой, сколько мама не старалась, впихнуть ее в петлю щеколды не получилось.

– Да кому это нужно… – сказала мама и швырнула замок в крапиву.

Мама закинула сумку на плечо и пошагала вниз по улице Волкова.

– Догоняй, нечего тут.

Тихо, словно все, что было вокруг, задержало дыхание и взглянуло на меня.

Я стоял возле калитки дома, в котором прожил всю жизнь, и на меня смотрел Туманный Лог. Мой дом, сквозь доски заколоченных окон, дом Дрондиных и дом Шныровых, тополя, безмолвие, яблони, сады, улица Волкова, дорожки и тропки, трава, овраг и ручей, все то, что я знал.

Я хотел слова. Напутствия на дорогу, пожелания удачи, привета, эй, не уезжай, эй, возвращайся. Туманный Лог молчал.

Я отвернулся и пошагал вслед за мамой по улице и вниз, к реке. Почему-то я знал, что больше не вернусь сюда никогда.