Александр Кришан Кровные связи

Пролог

Семье и друзьям – с любовью и бесконечной благодарностью.

Мы не обманем ваших ожиданий.

* * *

* * *

Со вздохом захлопнув книгу, Джей посмотрел в окно. В палате было тепло, а мир снаружи тонул в сырых и холодных вечерних сумерках. На голых ветках ближайшего дерева сидели, нахохлившись, мокрые птицы, похожие на большие чёрные кляксы. Осень в этом году пришла рано и принесла с собой затяжные дожди, слякоть и грязь, палую листву, неопрятными кучами лежащую вдоль тротуаров. Но Джею всё равно нестерпимо хотелось туда, на улицу, где в скудном свете разгорающихся фонарей блестел мокрый асфальт. Он уже несколько месяцев не покидал пределы больницы, лишь спускаясь изредка во внутренний дворик – окружённый стенами квадратный клочок земли.

Окна палаты выходили на подъездную дорогу, ведущую к главному входу в корпус, и Джей, прижав к стеклу нос, целыми днями мог наблюдать за снующими по улице людьми. Но сейчас дорога пустовала.

Вспыхнули лампы, залив палату тёплым оранжевым светом, и в оконном стекле возникло полупрозрачное отражение, похожее и одновременно непохожее на своего владельца: те же черты лица, что и у оригинала, но глаза зеркального двойника были серыми, а не зеленоватыми, и чёрные волосы тоже казались серыми, и весь он был серым, призрачным, словно ненастоящим.

* * *

Всё произошло слишком быстро. Витка ничего не смог бы поделать – ни предугадать смертельный удар, ни увернуться. Он зашатался, как пьяный, а потом упал ничком, раскинув руки, словно хотел обнять окровавленную арену. По зрительским рядам пронёсся шелест вздоха. Мира́йя знал, что Витка уже мёртв, что он умер ещё в падении, не успев коснуться песка, – но всё равно закричал.

Его крик потонул в ликующем рёве трибун.

Мастер вышел на ринг, чтобы забрать тело. Подмастерье стоял рядом с Мирайей, прикрывая рот ладонью, очень бледный и потрясённый, и наблюдал за тем, как мастер опускается на одно колено и поднимает Витку так осторожно, словно тот спит.

Зрители рукоплескали, свистели, пока противник Витки обходил ринг по кругу, так, как делали все победители. Вид его, однако, победным не был; он казался испуганным. Взглянув в его полные страха глаза, Мирайя отвернулся, чувствуя тошноту и отвращение к этому парню, этому месту, к себе самому, ко всему этому. Он подумал, что больше никогда не хочет снова переживать подобное, не хочет в очередной раз становиться свидетелем смерти своего состайника. Больше ничто не заставит его прийти сюда в качестве зрителя.

* * *

Джей брёл по коридору, шаркая задниками шлёпанцев о пол. Скучающий, он не знал, куда пойти и чем заняться. Ужин давно уже закончился, но ещё оставалась пара часов до отбоя, и каждый коротал это время по-своему, пока в палатах шла уборка. Большинство ребят собиралось в игровой комнате, где каждый вечер тихо гудел телевизор. Они смотрели мультфильмы и комедии, или играли в «Эрудит», в котором Джей всегда оказывался среди проигравших. В отделении было несколько книг, что приносили медсёстры и родители других детей. Но сейчас Джею не хотелось читать, как не хотелось сидеть, уставившись в телеэкран. Взгляд равнодушно скользил по абажурам настенных ламп, бледно-голубым, в тон одежде пациентов, в тон всему больничному интерьеру, в котором царили два цвета. Голубые стены, белые потолки. Белые халаты врачей. Бирюзовые костюмчики медсестёр, синие комбинезоны медбратьев. Голубые, как небо, стулья в игровой. Белые подносы в столовой. Голубые одеяла на кроватях, белые, как снег, подушки.

Джей любил эти цвета, но за время, проведённое в больнице, успел устать от них до тошноты. Вместе с санитарной чистотой и тишиной отделение казалось вечной мерзлотой, сверкающей, безжизненной и, в каком-то смысле, идеальной. Сёстры и доктора охраняли неприкосновенность и нерушимость этого больничного мирка, как неподкупные, безжалостные стражи. Никакого шума, подвижных игр и громкой музыки, и никакого веселья – только покой, тишина. Они больны, и поэтому обязаны соблюдать постельный режим, должны беречь себя. До болезни Джею никогда особо не хотелось бегать и прыгать, но здесь он старался двигаться как можно больше, потому что знал, что однажды у него не останется на это сил. Однажды он не сможет самостоятельно встать или хотя бы поднять голову с подушки, будет лежать, подключённый к попискивающему монитору, с трубкой в носу и подгузником под пижамными штанами. А они усмиряли его и хотели приковать к постели уже сейчас, будто не понимали, что от этого он только быстрее умрёт. Свои последние дни он проведёт здесь, среди холодно блестящего кафеля, среди одинаковых кроватей, окружённый запахом лекарств и лесом штативов. Джей чувствовал, что хочет дышать полной грудью, пока на него не надели кислородную маску, и дышать не больничной затхлостью, а настоящим воздухом. Он никогда не покинет больницу на своих двоих, а так хотелось выйти и побежать – по лугу, по пляжу или заднему двору родительского дома, хотелось съесть не больничную овсянку на завтрак, а отцовскую подгоревшую яичницу. Столько всего хотелось…

Джей прислонился к стене, плечом ощущая её прохладу. Как глупо и как смешно – только потеряв всё, что каждый день окружало его до болезни, он смог по-настоящему это оценить.

* * *

Пламя догорело, и состайники побрели прочь от кострища. Мирайя не двигался с места, глядя на раскалённые оранжево-красные угли, похожие на расцветшие в ночи огненные цветы. Они остывали, вспыхивая ярче перед тем, как окончательно угаснуть, и этим рождали причудливую игру световых пятен и теней, мечущихся по земле. В траве у плетня стрекотали сверчки. Зашумели кроны деревьев, и Мирайя поднял голову, подставляя лицо ветру, вдыхая промозглый воздух. Дым успел уже развеяться без следа, а Мирайе всё казалось, что он чувствует его жирную, едкую вонь. Перед тем, как уйти, он бросил последний взгляд туда, где недавно полыхал огонь, пожирающий Виткино тело, и будто бы заметил покрытые сажей кости в слое пепла… А может, и это ему померещилось, как и преследующий его запах горящей плоти. Порой ему думалось, что это он сам пропитался насквозь дымом погребальных костров. Сколько их уже было и сколько