С грехом пополам выпроводив деда Щукаря, Давыдов решил пойти в школу и на месте определить, что ещё можно сделать, чтобы школьное помещение к воскресенью приняло праздничный вид. А кроме того, ему хотелось поговорить с заведующим и вместе с ним прикинуть, сколько и каких строительных материалов потребуется. на ремонт школы и когда приступать к нему, чтобы без особой спешки и возможно добротнее отремонтировать здание к началу учебного года.
По старым, скрипучим ступенькам Давыдов поднялся на просторное крыльцо школы. У дверей босая и плотная, как сбитень, девочка лет десяти посторонилась, пропуская его.
— Ты ученица, милая? — ласково спросил Давыдов.
— Да, — тихо ответила девочка и смело снизу вверх взглянула на Давыдова.
— Где тут живет ваш заведующий?
— Его нет дома, они с женой за речкой, на огороде капусту поливают.
— Экая незадача… А в школе кто-нибудь есть?
— Наша учительница, Людмила Сергеевна.
— Что же она тут делает?
Девочка улыбнулась:
— Она с отстающими ребятами занимается. Она каждый день с ними занимается после обеда.
— Значит, подтягивает их?
Девочка молча кивнула головой.
— Порядок! — одобрительно сказал Давыдов и вошёл в полутёмные сени.
Откуда-то из глубины длинного коридора доносились детские голоса. Неторопливо обходя и по-хозяйски осматривая пустые классы, Давыдов через приоткрытую дверь в последней комнате увидел с десяток ребятишек, просторно разместившихся в переднем ряду сдвинутых парт, и около них — молоденькую учительницу. Невысокого роста, худенькая и узкоплечая, с коротко подстриженными белёсыми и кудрявыми волосами, она походила скорее на девочку-подростка, нежели на учительницу.
Давненько уже не переступал Давыдов порога школы, и теперь странное чувство испытывал он, стоя возле двери класса, сжимая в левой руке выгоревшую на солнце кепку. Что-то от давнего уважения к школе, некое сладостное волнение, навеянное мгновенным воспоминанием о далёких годах детства, пробудилось в его душе в эти минуты…
Он несмело открыл дверь и, покашливая вовсе не оттого, что першило в горле, негромко обратился к учительнице:
— Разрешите войти?
— Войдите, — прозвучал в ответ тонкий девичий голос.
Учительница повернулась лицом к Давыдову, удивлённо приподняла брови, но, узнав его, смущённо сказала:
— Входите, пожалуйста.
Давыдов неловко поклонился:
— Здравствуйте. Вы извините, что помешал, но я на одну минуточку… Мне бы осмотреть вот этот последний класс, я — насчёт ремонта школы. Я могу обождать.
Девушка подошла к Давыдову:
— Проходите, пожалуйста, товарищ Давыдов! Через несколько минут я закончу урок. Присядьте, пожалуйста. Может быть, позвать Ивана Николаевича?
— А кто это?
— Наш заведующий школой — Иван Николаевич Шпынь. Разве вы его не знаете?
— Знаю. Не беспокойтесь, я обожду. Можно мне побыть здесь, пока вы занимаетесь?
— Ну конечно! Садитесь, товарищ Давыдов.
Девушка смотрела на Давыдова, говорила с ним, но всё ещё никак не могла оправиться от смущения; она мучительно краснела, даже ключицы у неё порозовели, а уши стали пунцовыми.
Вот чего не переносил Давыдов! Не переносил уже по одному тому, что, глядя на какую-нибудь краснеющую женщину, он почему-то и сам начинал краснеть и от этого всегда испытывал ещё большее чувство смущения и неудобства.
Он сел на предложенный ему стул около небольшого столика, а девушка, отойдя к окну, стала раздельно диктовать ученикам: — Ма-ма го-товит… Написали, дети? Го-то-вит нам о-бед. После слова «обед» поставьте точку. Повторяю…
Вторично написав предложение, ребятишки с любопытством уставились на Давыдова. Он с нарочитой важностью провёл пальцами по верхней губе, делая вид, будто разглаживает усы, и дружески подмигнул ребятам. Те заулыбались; добрые отношения начали будто бы налаживаться, но учительница снова стала диктовать какую-то фразу, привычно разбивая слова на слоги, и ребятишки склонились над тетрадями.
Давыдов достал записную книжку, написал: «Школа. Доски, гвозди, стекло — ящик. Парижская зелень на крышу. Белила. Олифа…»
Хмурясь, дописывал он последнее слово, и в это время пущенный из трубки маленький влажный шарик разжёванной бумаги мягко щёлкнул его по лбу, прилип к коже. Давыдов вздрогнул от неожиданности, и тотчас же кто-то из ребятишек прыснул в кулак. Над партами прошелестел тихий смешок.
— Что там такое? — строго спросила учительница.
Сдержанное молчание было ей ответом.
Отлепив шарик со лба, улыбаясь, Давыдов бегло осмотрел ребят: белёсые, русые, чёрные головки низко склонились над партами, но ни одна загорелая ручонка не выводила букв…
— Закончили, дети? Теперь пишите следующее предложение…
Давыдов терпеливо ждал, не сводя смеющихся глаз со склонённых головок. И вот один из мальчиков медленно, воровато приподнял голову, и Давыдов прямо перед собою увидел старого знакомого: не кто иной, как сам Федотка Ушаков, которого он однажды весною встретил в поле, смотрел на него узенькими щёлками глаз, а румяный рот его расползался в широчайшей, неудержимой улыбке. Давыдов глянул на плутовскую рожицу и сам чуть не рассмеялся вслух, но, сдержавшись, торопливо вырвал из записной книжки чистый лист, сунул его в рот и стал жевать, быстро взглядывая на учительницу и озорно подмигивая Федотке. Тот смотрел на него во все глаза, но, чтобы не выдать улыбки, прикрыл рот ладошкой.
Давыдов, наслаждаясь Федоткиным нетерпением, тщательно и не спеша скатал бумажный мякиш, положил его на ноготь большого пальца левой руки, зажмурил левый глаз, будто бы прицеливаясь. Федотка надул щёки, опасливо вобрал голову в плечи, — как-никак шарик был не маленький и увесистый… Когда Давыдов, улучив момент, лёгким щелчком послал шарик в Федотку, тот так стремительно нагнул голову, что гулко стукнулся лбом о парту. Выпрямившись, он уставился на учительницу, испуганно вытаращил глазёнки,