Воскресенье

Сегодня воскресенье, и с утра шёл дождь. Если учесть, что вчера, то есть в субботу, такая же погода продержалась весь день, перспективы рисовались мрачные. Но уже где-то к двум часам капли перестали долбить по подоконнику, а когда я решил использовать момент и сходил за хлебом, то увидел, как между летящих по небу клочьев серых облаков нет-нет, да проглянет любимая летняя голубизна. «Стоит рискнуть»,— решаю я и, по-быстрому покидав в себя обед, иду готовиться к работе. Подготовка не сложная: гитару — в чехол, собственноручно сшитый из старого бабушкиного плаща, а в карман от этого плаща, доставшийся чехлу в наследство,— пачку запасных струн. И чего-нибудь почитать в дорогу, киоски, наверное, закрыты, а хоть бы и открыты были, всё равно кроме «Правды» в такое время уже ничего нет.

Электричка, метро, эскалатор и, с натугой отбросив в сторону своим телом стеклянную дверь нового выхода «Арбатской», я понимаю, что был прав: над центром Москвы солнце сияет вовсю, и, наверное, уже давно, если судить по тому, что лужи уже здорово подсохли. Ну что ж, будем надеяться, что я один такой умный, а конкуренты опомнятся часа через полтора.

Народу на Арбате не так много как обычно — можно разглядеть отдельных людей, не то что в погожие дни, когда взглянув вдоль улицы с какого-нибудь возвышения, видишь толпу — плотную и однообразную, несмотря на всю её разноцветность. Знакомые люди — на знакомых местах, хотя и в меньших количествах, чем обычно. Художники просто и художник; шаржисты уже перегородили своими мольбертами пол-улицы, а ещё несколько, видимо самых нерасторопных, снимают полиэтиленовые полотнища со своей продукции. Поэты тоже уже при деле — их самих не видно из-за спин публики, но вирши про то, как «с президиумных гор на трибуну слез Егор, он как дикий зверь хитёр» слышны достаточно отчётливо. Публика взрывается хохотом и, привлечённые этим, к аудитории присоединяются новые прохожие. Но это не моё место, в начале Арбата я работать пробовал, и не понравилось — люди хотят узнать, что дальше, и не задерживаются надолго.

Гораздо лучше напротив магазина «Оптика», эта позиция обладает рядом преимуществ: во-первых, достаточно далеко от мест, облюбованных громогласной троицей, выступающей под названием «Группа риска». С ними конкурировать просто невозможно, программа у них хоть и заезженная, два года одно и то же, а успех все равно неизменный. И во-вторых: в витрине «Оптики» вывешен рекламный щит с надписью: «Очки — ваш друг». Иногда, когда мои песни кого-нибудь задевают, и задетые грозятся побить мне стёклышки, я показываю на эту вывеску, объясняя, что стёклышки — вещь ценная. Пару раз такое заявление сбивало с клиентов мордобойное настроение, и с тех пор я эту вывеску полюбил.

Итак, место свободно, народ на улице есть, можно и начинать. Привычный мандраж перед первый песней выливается, как обычно, в длительную настройку гитары. На экзотические звуки подтягиваемых струи собираются потенциальные слушатели, на лицах нетерпение. Их можно понять: пришли на Арбат, песни послушать, а певцов и нету, вот первый попался. Ну, вперёд:

Пальцы левой руки привычно зажимают струны, пальцы правой так же привычно бьют по ним, и весёлые куплеты выкрикиваются как бы сами по себе. Исполнением песни занимается лирическая часть моего сознания, а практическая часть отмечает реакцию публики: в общем неплохо. Несколько человек тронулись в дальнейший путь, как только услышали рок-н-ролльные аккорды, зато с противоположной стороны улицы чуть ли не бегом подбежала стайка хипанутых девчушек в хайратниках^[1], да и нормальные люди тоже вроде бы заинтересованно двигаются в мою сторону. Поехали дальше!

Одному из нормальных людей отсутствие «Запорожца» у барда кажется верхом остроумия, и он сгибается от смеха. Остальные, глядя на него, тоже смеются; воистину, стадное чувство развито у людей сильнее, чем нам обычно кажется. Но мне это только на пользу, и надо этого весёлого парня удержать как можно дольше. А удержим мы его, пожалуй, вот этим:

— Следующую песню, которую я покажу, мы с друзьями сочинили в армии и даже спели со сцены на смотре самодеятельности. Со всеми вытекающими последствиями!

Вступительные «трынь-брынь», и любимая:

Ну всё, дело пошло. Публика зацеплена, и зацеплена прочно, так что можно от шутовских боевиков переходить к более серьёзным песням, хохмы, конечно, при этом, не забывая. Это всегда чувствуется — готовы ли слушатели стоять в течении всех полутора часов, на которые у меня хватает запала, или же они задержались лишь на минутку полюбопытствовать.

— Тех, кто хочет слушать, я попрошу подойти поближе, потому что громко петь я долго не смогу!

Подошли, и это хорошо, потому что в переулке напротив уже разворачивается группа «Антинародные депутаты имени позора израильским агрессорам». Я с этими ребятами в полуприятельских отношениях, но ждать, пока я закончу, они, конечно, не будут, а в одиночку перекрикивать три гитары и две глотки будет трудно.

Песни сменяют одна другую, публика ведёт себя как паинька: где надо смеётся, где надо хмурится. Из стоящих в первых рядах ушли только два-три человека, а остальные слушают чуть ли не с самого начала. Я знаю, именно они и будут стоять здесь до самого конца, до самой последний фразы: «На этом всё, спасибо всем!» Они же ещё минут десять не станут расходиться, а будут спрашивать: «Как вас зовут? Где ещё вас можно услышать? Как вы научились сочинять?..» И эти расспросы тоже часть моего заработка, причём не менее важная, чем та горсти меди и несколько мятых бумажек, которые скопятся в полиэтиленовом пакете, под соответствующие прибаутки выставленном перед публикой.

Деньги — это потом, а сейчас гораздо важнее почувствовать себя чем-то большим, чем сторублёвый инженер с незаконченным высшим. Где, кроме как на Арбате, на меня будут смотреть восхищённые глаза… ну, хотя бы вот этой девушки, что стоит чуть опершись о фонарный столб. Девушка, кстати сказать, не так уж и хороша, если говорить о расхожем стандарте, но меня почему-то всегда привлекают именно такие: высокие, черноволосые, с явной примесью нерусской крови, и