С. С. Смирнов
Чего же ты хохочешь?
1
Граф положил графинчик на сундук. Графинчик был пуст, как душа ревизиониста.
— Выпить бы… Да разве в этой Италии достанешь! — подумал граф. Через окно он с ненавистью посмотрел на пестрые витрины магазинов, на отвратительное море, на неровные горы, беспорядочно поросшие мрачными пальмами и еще какой-то дрянью. Крикливая мелкобуржуазная толпа катилась по грязной улице в погоне за наживой. За углом в переулке шла обычная классовая борьба — кто-то кричал: «Акулы!» На душе у графа было triste[1].
Русский граф Вася Подзаборов, скрывая службу в СС, жил под именем Базилио Паскуди. Сын царского сановника, камергера или камертона, он был искусствоведом, но в связи с безработицей содержал публичный дом.
Вошел бывший унтероберфюрер СС Клоп фон Жлоб.
— Слушай сюда, граф, — сказал он на германском языке. — Сгоняем в Москву! Ксиву дадут и три косых стерлингами в лапу.
— Опять шпионить против первой в мире страны социализма? — застенчиво спросил граф.
— Ан вот уже и нет! — по-итальянски воскликнул фон Жлоб. — Будем шебаршить идеологически. Разложение населения путем внедрения буржуазного мировоззрения.
— Ну, тады еще ничаво, — согласился граф. — А не пымают, пока внедрим?
— Тю, лопух, — уже по-английски сказал фон Жлоб. — В Москве вся интеллигенция заражена нашим тлетворным западным влиянием. Один только есть… Писатель! Железнов по фамилии. Ух, зараза, доннер-веттер[2] — выругался он.
2
В Москву приехали вчетвером. Вместе с Паскуди и фон Жлобом агентство «Недейли Ньюс» послало специалистку по антисоветской литературе Порцию Виски, алкоголичку и наркоманку, дочь белоэмигрантки княгини-проститутки и турецкого контрабандиста. Четвертым был фотограф-порнограф Билл Морд, который снимал голых женщин в картинных галереях и спекулировал голландским джином и техасскими джинсами,
Вскоре иностранных гостей пригласил к себе на обед поэт Онуфрий Христопродаженский. Он округло окал, говорил собеседнику «сударь» и воровал в церквях старинные иконы. Кроме того, он был экзистенциалистом и гомосексуалистом, имел подпольный абортарий и, по обычаю московских писателей, занимался скупкой краденого. Обедали у Онуфрия также сын расстрелянного полицая художник Стеаринов, писавший портреты иностранных шпионов, и его жена Липочка, в двухлетнем возрасте проживавшая на оккупированной территории и имевшая родственников за границей. За столом сидели еще два-три бывших пленных, отсидевших в войну в лагерях уничтожения, и несколько напрасно реабилитированных врагов народа. Говорили о литературе.
— «Октябрь» и «Огонек» — отвратительные органы, — ораторствовал Онуфрий.
— Оголтело ортодоксальные оба! Орут оглушительно. Околпочивают обывателя. Обожаю обывателя! — откровенно объяснил он. Порция Виски вылила в залепленный помадой рот братину водки, закурила опиум и, поглаживая под столом узловатое колено Онуфрия, спросила: «А что вы думаете о Железнове?» — «Оглоблей бы огреть», — озлобленно ответил он. — «Ошалелый обалдуй!» Порция ущипнула его за дряблую ляжку и захлопала в ладоши. Художник Стеаринов и враги народа одобрительно закивали. Билл Морд захохотал, выплевывая на скатерть жевательную резинку, а граф Вася, русский в душе, вдруг почувствовал неприязнь к Онуфрию и теплую симпатию к незнакомому Железнову.
3
Лежа на тахте, Уя переводила уругвайский роман на перуанский язык. Потом позвонил ее друг, револьверщик 6-го разряда, и пригласил на лекцию «Интегрально образованные компоненты ЭВМ».
— Кстати, там будет писатель Железнов, — сказал он. — Я хочу вас познакомить. Вы не читали его романа о бдительности? Называется «Братья Ежовы». Исключительно жизнеутверждающая штука! Сильнее, чем «Фауст» Гете! А его повесть «Вошь» о творческой интеллигенции издана в Китае тиражом в сто миллионов экземпляров. На втором месте после портретов Мао.
— Говорят, он сухой и желчный, — сказала Уя.
— Кто вам так говорил? Это пахнет троцкизмом! За такие разговорчики расстреливать надо, — добродушно возразил револьверщик. — Лаврентий Виссарионович Железнов у нас единственный писатель!
Уя пошла на лекцию и потом несколько часов гуляла с Железновым. Теперь она не могла думать ни о чем кроме него, «Он — удивительный, — думала она. — Как он сказал о писателе Хрюшкине — „Таких раньше сажали…“ — помолчал и добавил: — „На кол!“» И вздохнула мечтательно и грустно. А как умен! Как метко определил сущность Онуфрия Христопродаженского: «Пишет белые стихи на белой бумаге, белые грибы любит, белые рубашки и кальсоны носит. Он весь белый и ничего в нем красного нет!» И тут же, достав красный носовой платок, скромно высморкался. А когда она спросила, есть ли у него дача, Железнов также скромно, но твердо сказал: «Ненавижу частную собственность! У меня обыкновенная двухэтажная казенная дача!»
Она думала о нем до рассвета, а потом позвонила по телефону. — Лаврентий Виссарионович, — сказала она. — Если б Вы знали, какого я о вас мнения… — Какого, Уя? — нежно спросил он. Она не успела ответить — в трубке раздался треск. Это ревнивая жена Железнова, подслушавшая разговор, треснула его чем-то тяжелым по голове.
«Ужасно, — подумала Уя, — такой человек и такая жена… Ничего, он сильный, он выдержит, да и лоб у него, должно быть, твердый.»
4
Подрывную работу среди творческой интеллигенции Порция Виски вела в постели. В промежутках между поцелуями она успевала подсказать молодому поэту сомнительную рифму, уговорить художника писать не маслом, а маргарином, композитора — сочинять музыку только в тональности «ми-минор», а критика — подбить на статью, шельмующую Железнова.
Работы было много, и она не успевала одеваться. Последним в ее постель попался крупный писатель для детей младшего возраста. Он обещал ей организовать подпольную выставку картин Стеаринова в детских яслях «Бяка». Мысленно Порция уже сочиняла статью под названием «Юные москвичи радостно приветствуют мрачное творчество Стеаринова».
Узнав о выставке, Уя позвонила Железнову и поехала с ним к художнику. Зорко и наблюдательно просмотрев картины Стеаринова, Железнов открыл его ящик с красками. «Не тот колер Вы даете, Стеаринов, — прямо сказал он, — не те краски выбираете. Ламповая копоть! Лампа, прежде всего, что дает людям? Свет! А Вам ее копоть понадобилась. Сажа, да еще голландская! Разве у нас нет своей сажи? Что Вы лезете за ней в капиталистическую Голландию?! Наша сажа гораздо светлее. Мой вам совет — выбросьте в помойку и сажу и копоть. Почему Вы не берете других
