вспоминал Баркова, которого, как говорил он, «у нас считают порнографом»: «Но в сравнении с тем, что происходит сейчас, это идиллическая, целомудренная порнография»^[6].

Наталья Муромская в адресованном Баркову стихотворении, в котором отразились некоторые накопленные о поэте XVIII столетия знания, писала уже в XXI веке:

Нам остается только откликнуться на заключенный в этих стихах призыв — самоотверженно попытаться разгадать тайну Баркова, не претендуя, разумеется, на единственно возможный ответ.

Глава первая Время. 1732–1768

О время!

Екатерина II. О время!

Время Баркова началось в 1732 году. Второй год в России царствовала Анна Иоанновна, племянница Петра I. В январе 1732 года вместе с двором она переехала из Москвы в Петербург — городу на Неве был возвращен статус столицы Российской империи.

Когда родился Барков, Ломоносову исполнился 21 год, Сумарокову — 15 лет, Тредиаковскому — 29 лет. В тот же год, что и Барков, появились на свет президент Соединенных Штатов Америки Джордж Вашингтон и Бомарше, автор комедии «Безумный день, или Женитьба Фигаро», которую А. С. Пушкин советовал перечесть в минуты уныния.

так Пушкин в 1836 году написал о своем времени. Но пушкинские строки можно отнести не только к его эпохе. В них — универсальная формула истории человечества всех времен и народов. В них — и трагическое время Баркова, которое закончилось для него в 1768 году, когда русский престол шестой год занимала Екатерина II.

1732–1768 годы — эпоха заговоров и дворцовых переворотов, когда менее чем за 40 лет на троне сменили друг друга три императрицы и два императора. Это эпоха фаворитов, «жадною толпой стоящих у трона», их стремительных взлетов и не менее стремительных падений, интриг, доносов и казней. Это «громкий век военных споров», войн, которые Россия вела на западе и на востоке, Семилетней войны, в которой она принимала участие.

Барков не служил в армии, не воевал, был далек от двора и не участвовал в дворцовых переворотах. Он не был участником исторических событий. Скорее всего, не был и их свидетелем. Но он был их современником. Впрочем, Пушкин однажды иронически заметил, что и в таком случае все равно можно иметь свой взгляд на историю. П. А. Вяземский сохранил в записной книжке такой рассказ Пушкина:

«Пушкин забавно рассказывал следующий анекдот. Где-то шла речь об одном событии, ознаменовавшем начало нынешнего столетия (имелось в виду убийство Павла I в 1801 году. — Н. М.). Каждый вносил свое сведение. „Да чего лучше, — сказал один из присутствующих, — академик *** (который также был налицо) — современник той эпохи и жил в том городе. Спросим его, как это все происходило“. И вот академик *** начинает свой рассказ: „Я уже лег в постель, и вскоре по-полуночи будит меня сторож и говорит: извольте надевать мундир и идти к президенту, который прислал за вами. Я думаю себе: что за притча такая, но оделся и пошел к президенту, а там уже пунш“. Пушкин говорил: „Рассказчик далее не шел; так и видно было, что он тут же сел за стол и начал пить пунш. Это значит иметь свой взгляд на историю“»^[8].

По части пунша можно не сомневаться: Барков всегда отдавал должное горячительным напиткам. Что же касается его взгляда на историю его времени, то какими-либо сведениями на этот счет мы, увы, не располагаем. А потому нам придется довольствоваться взглядами историков и писателей, обращаться к документам XVIII столетия, чтобы представить, в какое же время он жил.

В зеркале сатиры Пушкина и М. Е. Салтыкова-Щедрина история Российской империи XVIII века представлена историей села Горюхина и города Глупова. Горюхинцы и глуповцы переживают междоусобицы, смену власти, всяческие притеснения. Салтыков-Щедрин, по-своему продолжая Пушкина, блистательно воссоздал эпоху дворцовых переворотов: авантюристки-градоначальницы сменяют друг друга. Их поддерживают пьяные солдаты из местной инвалидной команды (намек на роль гвардии, которая штыками прокладывала императрицам путь к трону): «Вот наша матушка! Теперь нам, братцы, вина будет вволю!»^[9] Глуповцы всякий раз «шарахаются к колокольне», сбрасывают с раската то Ивашку, то Семку (вот он — «русский бунт, бессмысленный и беспощадный»). Обыватели же всякий раз поздравляют друг друга, лобызаются и проливают слезы. Картина безрадостная, но точная.

В образе градоначальницы Ираиды Лукиничны Палеологовой Салтыков-Щедрин запечатлел Анну Иоанновну, в царствование которой в 1732 году часы начали отсчитывать время Баркова: «…бездетная вдова, непреклонного характера, мужественного сложения с лицом темно-коричневого цвета, напоминавшим старопечатные изображения»^[10].

Но прежде чем говорить об Анне Иоанновне и ее царствовании, на которое приходятся годы детства нашего героя, несколько слов о 1732 годе, в котором начиналась жизнь Баркова.

Возьмем подшивку «Санктпетербургских ведомостей» за 1732 год. (Нам повезло — тот экземпляр, который нам предоставили в отделе редких книг научной библиотеки МГУ им. М. В. Ломоносова, держал в руках А. С. Пушкин — он подарил его, как и подшивки этой газеты за другие годы, своему приятелю, библиофилу Сергею Дмитриевичу Полторацкому.)

Когда листаешь плотные, пожелтевшие от времени страницы, сразу обращаешь внимание на то, что российскому читателю предлагаются новости из многих стран — Италии, Испании, Германии, Франции, Польши. В этих сообщениях — тоже история, но история «домашним