О некоторых сюжетных источниках «Капитанской дочки»

Александр Осповат

Москва — Лос-Анджелес

1

На интересующую нас тему Пушкин высказался дважды. 25 октября 1836 г., отвечая на запрос П. А. Корсакова, цензурировавшего «Капитанскую дочку» (КД) для проектировавшегося отдельного издания, он сообщал:

ОсповатРоман мой основан на предании<,> некогда слышанном мною, будто бы один из офицеров, изменивших своему долгу и перешедших в шайки Пугачевские<,> был помилован императрицей по просьбе престарелого отца, кинувшегося ей в ноги. Роман, как видите, далеко ушел от истины^[1].

Как уже давно установлено, в письме Корсакову содержится весьма осторожный (если не сказать — закамуфлированный) намек на «анекдот о разрубл<енной> щеке», конспективная запись которого сохранилась в черновике «Замечаний о бунте». Его главные фигуранты — известные буяны елизаветинской эпохи Алексей Орлов и разрубивший ему щеку в трактирной драке Александр Шванвич; когда переворот 1762 г. возвел первого на вершину власти, второй «почитал себя погибшим», однако граф Орлов обошелся с ним по-приятельски, а позднее даже «выпросил» у Екатерины II «смягчение приговора» Шванвичу-сыну, «по малодушию» примкнувшему к Пугачеву (IX: 479—480)^[2]. Аналогичная развязка предусматривалась в заключительных пунктах второго и третьего набросков плана КД (1832—1833)^[3]:

<…> Мол<одой> Шв<анвич> взят<.> — Отец едет просить<.> Орлов. Екатер<ина>. Дидерот — Казнь Пугачева (VIII: 929);

<…> Шв<анвич> привозит сына в П<етер>Б<ург>. Ор<лов> выпрашивает его прощение (Там же).

К лету или осени 1836 г. относится набросок недописанного предисловия к КД:

Анекдот<,> служащий основанием повести<,> нами издаваемой, известен в Оренбургском краю.

Читателю легко будет распозна<ть> нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романические. А для нас это было бы излишним трудом. Мы решились написать сие предисловие с совсем другим намерением.

Несколько лет назад тому назад в одном из наших Альманахов напечатан был (VIII: 928; последняя фраза не закончена и зачеркнута).

Дискуссия по поводу этого фрагмента ведется до сих пор. Согласно точке зрения, закрепленной авторитетом Ю. Г. Оксмана, речь здесь идет о разных формах бытования одного и того же источника, путь к реконструкции которого подсказан в оборванном указании на альманашную публикацию оренбургского «анекдота». Начиная с 1930‑х гг. его содержание восстанавливается по сопоставлению с новеллой А. П. Крюкова «Рассказ моей бабушки», увидевшей свет в Невском альманахе на 1832 год (С.‑Петербург, 1832; подпись: А. К.).

Настя Шпагина, дочь рано овдовевшего коменданта одной из крепостей Оренбургской линии, обручена с молодым драгунским офицером Бравиным. Вскоре после того, как по делам службы Бравин отбыл в Оренбург, на крепость напала шайка пугачевцев. Капитан Шпагин погиб в бою, а Настю приютила старая мельничиха, переодев ее в крестьянский сарафан и выдав за свою внучку Акулину. На постой к мельничихе встали «эсаул» по прозвищу Топорик и сам атаман — «Панфил Саватеич» Хлопуша. Последнему настолько приглянулась девушка, что он, подговорив напарника, положил злодейскими средствами добиться цели. Однако мельничиха, спасая себя и Настю, ловко разыграла сцены вмешательства нечистой силы: дважды ее работник вылезал из печи, выпачканный в золе и саже, и отпугивал разбойников. Во второй раз это случилось, когда крепость уже штурмовали правительственные войска; в их рядах находился и Бравин, за которого через год Настя вышла замуж^[4].

Представление о тематическом единстве пушкинского наброска было оспорено рядом исследователей. На их взгляд, этот фрагмент распадается на две части (границей служит концовка второго абзаца: Мы решились написать сие предисловие с совсем иным намерением), развернутые в стороны разных источников — устного, т. е. оренбургского «анекдота», и письменного, т. е. «Рассказа моей бабушки». В рамках такого подхода выдвинуты две гипотезы относительно содержания искомого «анекдота»: Петер Бранг склонен соотнести его с историей о молодом Шванвиче^[5], а Ю. Д. Левин^[6] усматривает ключ для расшифровки в повести французского литератора Лекуэнта Делаво (Lecointe de Laveau), одновременно появившейся в оригинале и в русском переводе: Dmitri et Nadejda, ou le Chateau d’Oural (Moscou, 1808); Дмитрий и Надежда, или Замок на берегу Урала (Москва, 1808).

Действующими лицами повести являются граф Сергей Борозин, владеющий замком невдалеке от Оренбурга (на берегу Урала), его дочь Надежда и однодворец Дмитрий, воспитанник графа. Молодые люди влюблены друг в друга, но ввиду сословного барьера их брак невозможен: Дмитрий в отчаянии удаляется из графского поместья. Владения Борозина захвачены Пугачевым, который приказывает сжечь замок и бросить в огонь хозяина и его дочь; в этот момент неожиданно появившийся Дмитрий обращается к самозванцу с речью: «Пугачев! Осудя их на смерть, ты отмстишь только в половину <…> согласись отдать мне руку этой девицы, в которой отказал мне отец ея, и ты увидишь, что казнь их будет возобновляться ежедневно!» Пугачев велит обвенчать Дмитрия и Надежду, «с гнусными сквернословиями» и «диким смехом» исполняя роль посаженного отца. Затем толпа мятежников уходит из поместья, а Дмитрий объясняет Надежде и графу, что этой уловкой имел в виду спасти их обоих. Борозин не верит в чистоту его намерений и после разгрома мятежников едет в столицу «дабы испросить у Е. В. императрицы повеление об уничтожении принужденного брака дочери его». Между тем Дмитрий, появившийся в Петербурге раньше графа, сам возбуждает аналогичное ходатайство; Борозин в одно время узнает и о добродетельном поступке своего бывшего воспитанника, и о том, что «в вознаграждение» героического поведения во время мятежа Дмитрию «пожаловано дворянское достоинство и чин офицерский». В финале они вместе возвращаются в замок Борозина, где их ожидает Надежда.

Констатируя наличие мотивной переклички между этой повестью и КД (ср.: «Что, ваше благородие?» — сказал смеясь Пугачев. <… > Как думаешь, не послать ли за попом, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду посаженным отцом… — VIII: 356), Ю. Д. Левин не ограничился предположением о знакомстве Пушкина с произведением Лекуэнта Делаво. По мнению исследователя, близость предисловных формул, использованных в пушкинском наброске и в переводе «Дмитрия и Надежды» («Сей роман основан на анекдоте, и, соединя в нем вымысел с истинною Историею, цель моя была