выше. На ногах у меня тотчас же виснет непомерный груз из нескольких явно обезумевших и готовых на все людей. Кто-то пытается карабкаться даже по мне. Пальцы моих рук полураздавлены деревянными колодками опередивших меня людей. А в дремучей темноте подо мной творится что-то поистине невообразимое: там идет настоящий бой за эти вот самые скобы, ведущие наверх. Пробираясь вслепую выше, я не перестаю по-прежнему чутко прислушиваться к происходящему вверху и на море. А там — все тот же грохот кованых сапог по палубному железу, те же смахивающие на собачий лай отрывистые команды, те же, только отдалившиеся, взрывы глубинных бомб. Умолкла лишь орудийная стрельба, но все так же слышен лязг переволакиваемых по палубе стальных тросов.

Наконец, я добираюсь до верхнего яруса. Здесь царит жуткая паника. В кромешной тьме вдруг вспыхивает робкий огонек спички, в свете которой я успеваю разглядеть огромный клубок живых человеческих тел, напоминающий гигантский пчелиный рой, под главным прочно закрытым крышкой люком наверх. Именно из глубины этого невиданного людского роя и рвутся сейчас душераздирающие вопли и поистине звериный вой потерявших человеческий облик и всякий рассудок, обезумевших от страха человекоподобных существ.

— Чего это они? — обращаюсь я к кому-то невидимому рядом.

— Немцы люк на палубу тросами намертво замотали и похоронили нас здесь заживо, — отвечает тот. — Крышка теперь нам всем тут будет! Корабль почнет тонуть, и мы с ним вместе на дно пойдем. Сами-то они, ясно, смотаются…

— Вот, оказывается, для чего они с тросами-то возились!.. — уясняю наконец-то я, невольно холодея от перспективы заживо очутиться на морском дне.

А рой под люком неистовствует, он вопит, проклиная, моля и требуя, яростно молотит в крышку люка, уснащая все это гнуснейшими ругательствами. Снова вспыхивает дрожащий язычок спички, при слабом свете которого я, к немалому своему изумлению, успеваю опознать разинутые в истошных звериных криках пасти ненавистных нам полицаев, переводчиков и прочей швали, облагодетельствованной немцами.

— Так вот это кто задает здесь тон всему. Когда дело коснулось их собственной шкуры, эти продажные твари тут же показали свое подлое нутро, — дошло до меня.

Бешеная злоба на это доселе всевластное, а теперь трусливо воющее отребье буквально распирает меня. Забыв о всякой предосторожности, я вдруг, не помня себя от ярости, также начинаю дико, что есть силы, орать, пытаясь перекрыть всеобщий гвалт:

— Да стащите же вы оттуда всю эту мразь! Сейчас надо решать, что делать, а не панику разводить! Она до добра не доведет!

Меня поддерживают из темноты несколько не менее решительных голосов. Они производят на распоясавшихся паникеров отрезвляющее действие: дико воющий до этого клубок тел внезапно смолкает, не собираясь, однако, распадаться и покидать своей позиции. На ярусе наступает относительное затишье. Но тут, не выдержав тяжести множества тел, внезапно обрушиваются под ними соседствующие с трапом нары. Мы еще не догадываемся обо всех последствиях этого, но с еще большим гневом и возмущением набрасываемся на виновников аварии.

— А ну, — требуем мы решительно, — слезайте, покуда за ноги не стащили! Нары сломали — теперь трап на очереди. Потом без него наверх не выберешься. Кому говорят — слазьте! Тащите их, мужики, оттуда к чертовой матери! Хватит с ними нянчиться!

Впервые почуяв для себя нешуточную угрозу донельзя разъяренных и на все готовых соотечественников, отнюдь не забывших совсем недавних обид и истязаний, людской клубок начинает постепенно распадаться и молчком расползаться по укромным углам от греха подальше.

На корабле устанавливается относительное, но тревожное спокойствие. Не слышен больше жуткий рев рвущейся в пробоину воды, заполнившей, видимо, машинный отсек, смолкли, наконец, далекие глуховатые разрывы глубинных бомб. Внезапно стихает суета на палубе, и наверху воцаряется мертвая тишина.

— Что это они там, повымерли все, что ли? — гадает кто-то в углу. — Ни звука вверху — что на кладбище!

— Повымерли, не повымерли, а что с корабля потикали, так это точно. Кому охота тонуть-то вместе с ним и нами? Вот и подались! — заключает другой.

Не в силах поверить в подобное, мы долго прислушиваемся к немой тишине, установившейся наверху, пока окончательно не убеждаемся, что немцы действительно покинули «Гинденбург» и, как крысы, трусливо бежали с тонущего корабля, позорно бросив его и нас на произвол судьбы.

— Шабаш! Одни остались на посудине и не на кого теперь больше надеяться, как только на самих себя. И надо что-то предпринимать, братва, покуда не поздно! — доносится из темноты трезвый голос. — Шевельните-ка мозгами, авось сообща что-нибудь и придумаем!

— Надо-сь бы поначалу узнать, все ли еще валится судно набок? Ежли перевернется, тогда думай не думай, а все одно — крышка.

Не теряя времени, мы устраиваем из найденной бечевки и привязанной к нему солдатской оловянной ложки примитивный отвес, с помощью которого и устанавливаем, что крен корабля по-прежнему продолжается.

— Плохо, мужики, но без паники! — ободряет чей-то неведомый голос. — Надо теперь подумать, как на палубу выбраться, пока еще на плаву держимся.

Тут же принимается решение с помощью брусьев и плах из разобранных нар попытаться вышибить крышку люка и таким способом вырваться на волю. В руках у нас появляются довольно внушительные тараны. Десятки рук поочередно берутся за них в темноте и вслепую с грохотом пытаются высадить крышку. Вскоре мы убеждаемся, что все наши попытки напрасны и ни к чему не приведут: прочно обмотанная стальными тросами железная крышка и не собиралась поддаваться. Основательно вымотавшись, мы отказываемся от своего намерения и на некоторое время притихаем, восстанавливая свои силы и мучительно ища выхода из создавшегося положения.

А задуматься и в самом деле было над чем. Положение наше казалось безнадежным. В эти томительные часы жуткой неизвестности поистине можно было сойти с ума. Продолжая медленно, но неуклонно крениться, транспорт при заполнении смежных отсеков водой в любую минуту мог перевернуться, а то и переломиться и вместе с нами пойти ко дну.

Мучительно тянется время. Одна за другой изредка вспыхивают и тут же гаснут приберегаемые спички, не принося нам ни надежд, ни успокоения. При одной из таких убогих вспышек света в глаза мне неожиданно бросаются ступенчатые скобы на противоположной от палубного люка переборке, совсем как те, что внизу, по которым не так давно я выкарабкивался с днища наверх.

— Для чего это они тут и куда ведут? — гадаю я и внезапно