доставшегося мне.
Южени очень приятная девушка, но очень много говорит. Здесь, на тихой станционной платформе её голос кажется лишним, тем более что, если я не ошибаюсь, она рассказывает одну и ту же историю по второму кругу, что-то про длинные поезда, я почти не слышу. Думаю только о том, что и как я скажу тебе сегодня. Откладывать нельзя — твой собственный отъезд, пусть и перенесённый на завтра по соображениям здоровья, надвигается неумолимо. Знаю, что обещал себе любоваться тобой издалека, да-да, как великим произведением искусства, но в последнее время я часто нарушаю данные себе обещания — я хочу подойти к тебе настолько близко, насколько ты позволишь. Обнять, такого напряжённого, заставить расслабиться в моих руках. — Ты приедешь ко мне в Нью-Йорк? Вопрос адресован не мне, но я отвечаю «да». Пока только глазами. Я уверен, что ты поймёшь, потому что помню каждое слово вчерашнего разговора, каждый жест и каждый взгляд — ты сказал мне так много! Теперь моя очередь. Я расскажу тебе о себе. Мой отец по-прежнему держит мастерскую, где починяют музыкальные инструменты, но уже не в Париже, а снова в Монпелье. Там меньше спроса, но он хочет жить ближе к матери, последней мадам Жиро. Кстати, этим выдуманным ею же титулом она называет себя с тех пор, как я поступил в семинарию. Ты сразу поймешь, как только с ней познакомишься — меня воспитала достойнейшая из женщин. А в Париже живёт ещё одна, её зовут Тамара, она мне как сестра. В её прошлом ты найдёшь немало интересного, но это всё позади, теперь она работает журналисткой на новостном телеканале и не боится лезть в самые горячие точки, особенно её интересуют молодёжные конфликты и уличные протесты. К слову, в моём прошлом тоже много всего, правда, я не до конца уверен, стоит ли мне посвящать тебя в детали. Не хочу, чтобы ты подумал, что моё отношение к тебе вторично или условно. Это будет неправдой, пусть такой вывод и напрашивается. Он — Стефан, ты — Стефан, ваши длинные вьющиеся волосы, общая любовь к Форе, но нет! Я точно знаю, что это неправда, потому что сам так думал поначалу, и хорошо знаю, что ошибался. Ты — не он. Хотя бы потому, что ты смелее, ты сказал мне то, чего он так и не осмелился. Говорить трудно. Конечно, не всем, и не обо всём… Вот, Южени, например, вообще не закрывает рта, говорит о чём попало, а прощаться начинает только тогда, когда подходит её скорый. Она прекрасно провела время и никогда не забудет своих французских приключений. Весело расцеловывает тебя в обе щёки — всего лишь? — а потом обнимает меня и внимательно вглядывается в мои глаза, будто изучая серую радужку в тёмных пятнах. — Не растеряй запала, Генри! Не знаю, о чём она говорит, я совсем её не слушал, да и она не знает, о чём думаю я, однако случайно попадает в точку. Я не растеряю запала, Южени. Дай только посадить тебя на поезд. Мой «Рено» совсем рядом, двери распахнуты настежь, ты идёшь к нему первым, пока я решаю, вернее, решаюсь. И любуюсь. Разве можно опираться на дверцу старой разбитой машины с подобной грацией, отдающей пружинистым напряжением намеченного прыжка? А ещё ты следишь за мной глазами полными вопроса. Никакого притворства. Вот так, нараспашку, как старый «Рено». Сажусь за руль и поворачиваю ключ в замке зажигания. Ты думаешь, я молча отвезу тебя домой? Нет, я верну тебе долг откровенности, просто не знаю, как начать. Подскажи! — А знаешь, — ты садишься рядом, но не устраиваешься в кресле, а смотришь на меня в упор, — я тут подумал, зачем мне переться в душный Нью-Йорк? До начала занятий ещё почти месяц, может, мне задержаться в Вилле, поваляться на солнышке у реки? Что скажешь, Генри? Генри. Мои губы расползаются в улыбке. И снова эти дрогнувшие плечи… Пожалуй, машину лучше заглушить. Поворачиваюсь к тебе: не бойся! Я всего лишь скажу тебе, что люблю, но начну я с другого: — Зови меня Ги. Конец
Глава 17
Южени очень приятная девушка, но очень много говорит. Здесь, на тихой станционной платформе её голос кажется лишним, тем более что, если я не ошибаюсь, она рассказывает одну и ту же историю по второму кругу, что-то про длинные поезда, я почти не слышу. Думаю только о том, что и как я скажу тебе сегодня. Откладывать нельзя — твой собственный отъезд, пусть и перенесённый на завтра по соображениям здоровья, надвигается неумолимо. Знаю, что обещал себе любоваться тобой издалека, да-да, как великим произведением искусства, но в последнее время я часто нарушаю данные себе обещания — я хочу подойти к тебе настолько близко, насколько ты позволишь. Обнять, такого напряжённого, заставить расслабиться в моих руках. — Ты приедешь ко мне в Нью-Йорк? Вопрос адресован не мне, но я отвечаю «да». Пока только глазами. Я уверен, что ты поймёшь, потому что помню каждое слово вчерашнего разговора, каждый жест и каждый взгляд — ты сказал мне так много! Теперь моя очередь. Я расскажу тебе о себе. Мой отец по-прежнему держит мастерскую, где починяют музыкальные инструменты, но уже не в Париже, а снова в Монпелье. Там меньше спроса, но он хочет жить ближе к матери, последней мадам Жиро. Кстати, этим выдуманным ею же титулом она называет себя с тех пор, как я поступил в семинарию. Ты сразу поймешь, как только с ней познакомишься — меня воспитала достойнейшая из женщин. А в Париже живёт ещё одна, её зовут Тамара, она мне как сестра. В её прошлом ты найдёшь немало интересного, но это всё позади, теперь она работает журналисткой на новостном телеканале и не боится лезть в самые горячие точки, особенно её интересуют молодёжные конфликты и уличные протесты. К слову, в моём прошлом тоже много всего, правда, я не до конца уверен, стоит ли мне посвящать тебя в детали. Не хочу, чтобы ты подумал, что моё отношение к тебе вторично или условно. Это будет неправдой, пусть такой вывод и напрашивается. Он — Стефан, ты — Стефан, ваши длинные вьющиеся волосы, общая любовь к Форе, но нет! Я точно знаю, что это неправда, потому что сам так думал поначалу, и хорошо знаю, что ошибался. Ты — не он. Хотя бы потому, что ты смелее, ты сказал мне то, чего он так и не осмелился. Говорить трудно. Конечно, не всем, и не обо всём… Вот, Южени, например, вообще не закрывает рта, говорит о чём попало, а прощаться начинает только тогда, когда подходит её скорый. Она прекрасно провела время и никогда не забудет своих французских приключений. Весело расцеловывает тебя в обе щёки — всего лишь? — а потом обнимает меня и внимательно вглядывается в мои глаза, будто изучая серую радужку в тёмных пятнах. — Не растеряй запала, Генри! Не знаю, о чём она говорит, я совсем её не слушал, да и она не знает, о чём думаю я, однако случайно попадает в точку. Я не растеряю запала, Южени. Дай только посадить тебя на поезд. Мой «Рено» совсем рядом, двери распахнуты настежь, ты идёшь к нему первым, пока я решаю, вернее, решаюсь. И любуюсь. Разве можно опираться на дверцу старой разбитой машины с подобной грацией, отдающей пружинистым напряжением намеченного прыжка? А ещё ты следишь за мной глазами полными вопроса. Никакого притворства. Вот так, нараспашку, как старый «Рено». Сажусь за руль и поворачиваю ключ в замке зажигания. Ты думаешь, я молча отвезу тебя домой? Нет, я верну тебе долг откровенности, просто не знаю, как начать. Подскажи! — А знаешь, — ты садишься рядом, но не устраиваешься в кресле, а смотришь на меня в упор, — я тут подумал, зачем мне переться в душный Нью-Йорк? До начала занятий ещё почти месяц, может, мне задержаться в Вилле, поваляться на солнышке у реки? Что скажешь, Генри? Генри. Мои губы расползаются в улыбке. И снова эти дрогнувшие плечи… Пожалуй, машину лучше заглушить. Поворачиваюсь к тебе: не бойся! Я всего лишь скажу тебе, что люблю, но начну я с другого: — Зови меня Ги. Конец
