котором Гнедов в 1913 году отзывался весьма своеобразно: «Не люблю Бенедиктовых…»^[2]. Теперь Гнедов пишет куда примирительней и в то же время свободней:

Эта неожиданная уитман-северянинская одеколонность способна сменяться воспоминанием острых и решительных схваток с общественным вкусом 1913 года:

Гнедов не сдался несмотря ни на что. Он не был членом СП, он писал стихи ради самих стихов и даже период «начала» следует у него вверх шиворотом и сквозь него нет да проглянет лик изготовителя Василисково-паюсной крови Поэзии…

Сигей, 7 августа 82 г.

(для журнала «Траспонанс»)

«Цы» Василиска Гнедова

Когда в 1957 году были обнародованы стихотворения Мао Цзэдуна, они вызвали изрядный переполох не только среди китайских и советских чиновных бонз, но и в литературно-художественных кругах Европы. Это была настоящая сенсация, суть которой сводилась к тому, что китайский тиран оказался не простым стихотворцем, каких всегда в избытке, а изысканным знатоком древней китайской классики и едва ли не сторонником герметизма: «темной» поэтической речи.

Одним из первых откликов на переводы Мао Цзедуна стали иллюстрации к его стихам, созданные Сальвадором Дали. Великий тиран духа, постоянно изменявший собственным сюрреалистическим доктринам, довел до небывалого совершенства свои рисовальные способности, выплеснув на большие куски китайского шелка бешенный ритм классического, почти леонардовского рисунка – вздыбленные кони мчат хороводом к вершинам гор в точном соответствии с текстом стиха (эта работа Дали находится в одном из частных собраний Москвы):

Перевод именно этого стихотворения на русский язык был выполнен Николаем Асеевым, некогда поэтом-футуристом, достигшим в концу 50-х годов вершин конформизма. Участие его в работе над переводами из Мао Цзэдуна воспринималось другими, еще живыми, бывшими футуристами однозначно негативно. Слишком велика разница между свободной Европой и послесталинским режимом и слишком ощутимо служение в очередном факте неблестящей карьеры Асеева.

Не случайно Василиску Гнедову (1890–1978), никогда не поднимавшемуся даже и на первую ступень советского литературного Олимпа, не раз приходилось повторять: «Были в разные времена разные футуристы, и они не всегда доверяли друг другу».

После 1919 года Василиск, некогда один из самых «крайних» футуристов, отважный первопроходец-экспериментатор, изобретатель новых способов письма, не напечатал ни одного стихотворения. Вначале ему казалось, что контузия в бою у Никитских ворот в Москве 1917 года не позволяет писать вовсе, потом творчеству активно мешали двадцать лет ГУЛАГа и долгое клеймо нереабилитированного, а потом пришла смерть.

После него остались рукописи, в которых находим стихотворение, имеющее исток в книжке Мао Цзэдуна, вышедшей в библиотечке «Огонька» в 1957 году. У Мао в русском переводе так:

У Василиска – футуристический парафраз:

В итоге русский поэт следует основному принципу китайского жанра «цы» в его книжном варианте: новому стихотворению необходима стихотворная же основа, по канве которого оно создается.

Немного найдется футуристических произведений, имеющих в основе такую политизированную креацию и при этом являющихся абсолютной абстракцией. К тому же позднее творчество Гнедова совсем не футуристично, и это его стихотворение резко выделяется среди вдохновенных, но не абстрактных. Дело, вероятно, в том, что всплеск негодования при столкновении с переводческим подвигом бывшего соратника по футуризму вызвал своеобразный коллапс эзоповой речи: не унижаясь до пародии, Василиск Гнедов ограничился чисто эмоциональным откликом…

Ну а судьба сплела весьма прихотливый узор из столь разных величин: Асеев, Дали, Гнедов, Мао, которому, кстати, принадлежит такое любопытное суждение: «В поэзии основой должны быть, конечно, новые стихи. Можно писать и стихи старой формы, но их не следует популяризировать среди молодежи, поскольку этот стиль сковывает мысль…»

Сергей Сигей

(газета «Северная Гилея», Москва, 1991, № 5 (7), с. 14)

Письмо Криспину Бруксу

Ейск, 5 октября 1997

Дорогой Криспин Брукс,

рад Вашему письму, а равно и тому, что Вы неутомимо заняты творчеством Василиска Гнедова…

Он вряд ли читал словарь Даля, поэтому поверять его неологизмы словарями – не самое верное занятие.

Словарь Даля – это взгляд образованного человека на дикую и неупорядоченную, хаотичную магму живой русской речи. Даль пытался как-то классифицировать эту магму, это же пытаются проделывать современные «знатоки» российских диалектов. Между тем, разговорный язык и по сей день творится на ходу: каждый говорящий создаёт новые слова в русле общего говорения…

Именно так вёл себя Василиск Гнедов в футур-период (только что оторвавшись от других носителей творительного языкового зудежа). Даже сейчас, путешествуя по югу России (Кубань, Дон; а Вы помните, что Гнедов родился и вырос на Дону), я не всегда понимаю речь окружающих меня в поездках людей. Для человека образованного, пользующего в своей речи литературную языковую норму, современный разговорный язык в России – очень чужой.

После этой преамбулы перехожу конкретно к Вашим вопросам:

1. развигая листяга – это шевелящаяся на солнечном (засолнило) и соленом ветру листва (то есть, листва резвая, раздвижная, шевелящаяся);

2. кишинеть – кишеть (то есть шевелиться, кишмя кишеть; цветочки здесь, тем более с учеными названиями, ни к чему!);

3. передольчу – перееду (или от «передам»); вообще, не стремитесь объяснить все слова Гнедова – ничего толкового из