публиковали произведения молодых, еще безвестных поэтов. По этим ранним стихам трудно представить себе будущего Каменского: они проникнуты упадочными, богемными настроениями, переполнены банальными образами и мотивами (об этом свидетельствуют самые названия: «Один», «Песни закатные», «Без ответа», «Холодно мне», «Могила», «Я устал» и т. п.).

Наряду с поэзией Каменский стал заниматься также живописью. Его работы – пейзажи в импрессионистской манере – появились на тогдашних выставках модернистского искусства. Занятия агрономическими науками отошли на второй план.

На вернисаже «Выставки картин современной живописи» весной 1909 года Каменский познакомился с художником и поэтом Давидом Бурлюком и его братом Владимиром, а также с художниками ‘ и поэтами: Еленой Гуро, М. Матюшиным, Н. Кульбиным. «Я, Бурлюки, Хлебников, – писал он в автобиографии, – начинаем часто бывать у Елены Гуро (жена Матюшина), у Кульбина, у Григорьевых, у Алексея Ремизова. Всюду читаем стихи, говорим об искусстве…, спорим, острим, гогочем».^[8] В этой атмосфере споров и разговоров о новом искусстве и возникла идея издания альманаха «Садок судей».

Этот сборник, напечатанный на обороте обоев и без знаков препинания, вышел весной 1910 года. Он не имел еще определенной программы и объединял весьма разных поэтов, часть которых: испытала на себе воздействие символизма (Елена Гуро). Тем не менее издание «Садка судей», явившееся вызовом символистам с их. декадентски-ущербными настроениями, эстетизмом и культом изысканного формального мастерства, стало заметным событием литературной жизни. Позднее Каменский в полемическом задоре говорил: «На фоне скучного, бесцветного, малокровного символизма, как. молния, ярко блеснула наша книга „Садок судей“ и быстро разошлась, оставшись все же малопонятной для тех, кто успел отуманиться символизмом, запудрив свою яркую душу розовой пудрой из парфюмерного магазина русских символистов…»^[9]

Почти все свои стихотворения, помещенные в альманахе «Садок судей», Каменский использовал в романе «Землянка», добившись, органического сочетания их с прозаическим текстом. Это произведение, законченное автором в том же 1910 году во время пребывания на Кавказе, было во многом навеяно «Паном» – романом Кнута Гамсуна, одного из любимых тогда писателей Каменского. В «Землянке» говорилось о весне, о пробуждении природы, о любви двух юных героев, отринувших культуру и поселившихся в лесной землянке.

Ранние стихи Каменского, как и его роман, пронизаны антиурбанистическими настроениями, которые в ту пору захватили многих поэтов, в частности – Велимира Хлебникова и Сергея Городецкого, с их поэтизацией языческой мифологии, преклонением перед стихийностью, первозданной мощью природы.

В стихах Каменского обостренное ощущение природы сочеталось с импрессионистической непосредственностью. В них Каменский – поэт, влюбленный в жизнь, бездумно, безотчетно предающийся радостному общению с миром природы:

Стихи, помещенные в «Садке судей», принадлежат к числу лучших стихов Каменского. В них звучит та простодушная пастушеская свирель, которая так восхищала его у Хлебникова. По словам Каменского, «Хлебников… показал ярко и мудро-просто, что стихи надо писать вольно, так, как вольно играет на свирели пастух, сидя на горке у ручья и слушая только сердце свое».^[10] Этот угол зрения определял характер ранних стихотворных опытов самого Каменского. Мир в его изображении кажется особенно чистым, радостным, овеянным запахами трав и цветов. Поэт умиляется каждому кустику, каждой веточке, каждому лесному шороху:

Читая эти стихи Каменского, вспоминаешь наивные, но на редкость выразительные картины Анри Руссо и Пиросманишвили. Его образы подкупают своей простодушной искренностью, как рисунки детей, которые не соблюдают перспективы, но метко схватывают общие контуры изображаемого предмета. Вот одна из характерных пейзажных зарисовок Каменского:

Да и все это стихотворение («Овечка у домика») похоже на детский рисунок с его наивно-простыми линиями, смещением планов и размеров и в то же время какой-то особенной зоркостью и свежестью восприятия.

Наивность, стоящая на уровне детского сознания, спустя несколько лет провозглашается Каменским основой творчества. «Истинный поэт – это ребенок, – говорил он в одной из своих лекций, – верно думающий, что весь мир – это сплошная детская, где все для игры в игрушки».^[11]

«Детскость», наивная непосредственность, подчеркнутая безыскусственность в организации стиховой речи, переходящая в своего рода примитивизм, – все эти свойства ранних стихов Каменского несомненно предвещали поэтику футуризма, хотя далеко не в полной мере осуществляли ее главные принципы. Русский футуризм, видным представителем которого вскоре стал Каменский, возник несколько позже – в 1912 году, когда выступила сплоченная группа поэтов, стремившихся выработать собственную эстетическую платформу, когда появилась «Пощечина общественному вкусу» и прочие декларации новой школы.

2

После выхода «Землянки» литературная деятельность Каменского на время прерывается его новым увлечением – авиацией. В своих воспоминаниях Каменский озаглавил этот период – «От землянки к аэроплану».^[12]

В начале 1911 года он решает ехать за границу учиться пилотажу. Посетив Берлин, Каменский приезжает в Париж, бывший в то время «столицей авиации». Здесь он поступает учеником в мастерские Блерио. После нескольких месяцев обучения Каменский направился в Лондон на Всемирную выставку воздухоплавания. Отсюда он поехал в Италию, а затем через Вену и Берлин вернулся в Россию.

Тогда же Каменский приобрел собственный аэроплан и на Гатчинском аэродроме учился летать. После тренировки, получив диплом авиатора, он демонстрирует на своем «блерио» полеты по России и Польше.

Наряду с демонстрацией летного искусства