О тех, кто первыми ступил на неизведанные земли, О мужественных людях — революционерах, Кто в мир пришел, чтоб сделать его лучше.

О тех, кто проторил пути в науке и искусстве, Кто с детства был настойчивым в стремленьях И беззаветно к цели шел своей.

Памяти моего отчима, профессора Казахского университета С. Я. Булатова, чьи труды о Чокане Валиханове были мне ориентиром.

«Чокан жил со своими современниками, обменивался с ними своими страстями, но интересовался судьбой больше людей будущего».

Так писал о Чокане Валиханове его друг с юных лет, выдающийся русский ученый и путешественник Григорий Потанин.

В 1858—1859 годах Чокан Валиханов совершил опасное путешествие в Кашгарию, и его открытия поставили молодого ученого в ряд со знаменитейшими географами мира. Казахский народ называет Чокана первым своим ученым. Валиханов оставил после себя труды по географии, этнографии, истории, экономике и социологии, многочисленные записи казахского фольклора. И он не только многое сделал для науки. Не только в путешествиях проявил отвагу.

Книга «Друг мой, брат мой...» рассказывает о содружестве Чокана с передовыми людьми России, мечтавшими повести страну новым путем.

Валиханов — первый революционный мыслитель своего народа, общественно-политический деятель. Он очень любил свой народ. И очень любил Россию. Он знал, что, кроме России царской, есть Россия декабристов, Пушкина, Чернышевского, Россия, признавшая одним из самых любимых своих поэтов украинца Шевченко. Он был учеником русских революционеров. Он был равный в кругу русских ученых. Федор Достоевский любил Чокана, как родного брата. Семенов-Тян-Шанский и Потанин собрали и уберегли все научные труды Чокана.

Обращаясь из нашего сегодня к судьбе первого казахского ученого и демократа Чокана Валиханова, мы видим, как еще в далекие годы поднимались у нас в стране первые ростки дружбы людей разных национальностей. Той дружбы народов, которой мы сейчас гордимся и которую, несомненно, предвидел Чокан, когда интересовался судьбой людей будущего.

Необычное знакомство

сенью 1859 года петербургский студент Аркадий Константинович Трубников свел знакомство весьма необычное.

На улице какие-то сорванцы били подростка, воспитанника казенного училища. Никто не спешил ему на помощь. Напротив, от лавок неслись поощрительные крики: «Бей басурмана!»

Трубников силой и ловкостью не отличался. Но можно ли стерпеть несправедливость!

Лавочники заскучали, когда возле дерущихся возникла новая фигура: длинноволосый, в очках, наружность господская, а в кармане медный грош.

Уличная ватага с разбойничьим свистом метнулась наутек. Перед Трубниковым стоял небольшого роста потешный подросток обличья нерусского. Лицо круглое, словно вычерченное прилежным циркулем. Нос приплюснутый, глаза — щелочки. Однако при чертах лица, столь далеких от русского представления о красоте, подросток казался по-своему привлекательным. И плоский нос можно было вообразить правильным, даже точеным, настолько он гармонировал с круглым лицом, смуглой колеей, узкими, косо расставленными глазами, маленьким, резко обозначенным ртом.

— Кто ты? — спросил Трубников потешного подростка. — Как тебя зовут?

Какой-то странный, клекочущий звук вырвался из полураскрытых губ. Подросток выплюнул на ладонь блестящий серебряный гривенник.

— Недурно ты припрятал свой капитал от этих разбойников! — рассмеялся Трубников.

Подросток молча потер гривенник о суконный рукав и упрятал в карман.

«Не понимает русского языка. Значит, он не из петербургских татар, — Аркадий Константинович внимательней вгляделся в черты лица, несомненно азиатские. — Здешние татары мал-мало, а говорят по-русски. Он, видно, из каких-то других инородцев, населяющих восточные окраины России. Кто их знает, как они все называются... Вот Пирожков — бурят... — Трубников припомнил широкое добродушное лицо студента Пирожкова, с которым встречался у нового приятеля своего, сибиряка Григория Потанина... — Да, у этого подростка есть что-то общее с Пирожковым. Но, пожалуй, черты лица у Пирожкова грубее, будто вытесаны небрежно из дерева. Пирожков всегда одет по моде, но все же для европейского глаза кажется отнюдь не красавцем. Меж тем мой молчаливый знакомец по-своему хорош собой... Откуда же он родом?»

И тут в памяти Трубникова возник праздничный Невский проспект. Давно ли то было? Да не так уж и давно! Он, маленький гимназист, в строю товарищей ждет не дождется, когда покажется торжественный поезд придворных карет, когда, трепещущий от счастья, он увидит взошедшего на престол императора Александра Второго. Он был тогда по-детски влюблен в Александра, сменившего на троне грозного отца своего, Николая Первого. Трубников увидел императора совсем близко. Детский восторг был замечен — государь ему особо послал добрую улыбку.

За императорским экипажем следовали другие. Сверкали парадные мундиры. Вмешавшиеся в строй гимназистов всезнающие столичные чиновники называли знаменитые имена, огромные суммы казенного жалованья, тысячи душ в прекрасных поместьях. Какими неуместными казались гимназистику завистливые пересуды и счет чужих богатств. Он устал от пережитых волнений, ноги в рваных сапогах закоченели. Теперь бы чаю да кусок булки! Трубников собрался дать тягу, как вдруг в конце процессии увидел группу, одетую словно на маскарад в шитые золотом и серебром халаты.

Но нет, не могло в тот день случиться ряженым на Невском! В тот день столица увидела в процессии новых подданных Российской империи — киргизских султанов ^[1].

Кто-то из старших гимназистов воскликнул:

— Господа! Перед нами потомки Батыя!

Трубников пристально вглядывался в потомков былого поработителя России. Он с малых лет знал о великом бедствии, пережитом Русью. Из нянькиных песен и сказок вставали страшные картины. Пылающие деревни. Русские пленники, угоняемые в рабство. Пир хана на помосте, под которым стонут поверженные русские князья... Но люди в восточных одеждах, мирно едущие по Невскому, не вызвали в нем желания позлорадствовать. Он представил себя на месте этих особых участников процессии и ощутил, как им неловко оттого, что тысячи глаз бесцеремонно ощупывают их лица и одежды.

Кто-то сильно толкнул Трубникова, и он