впервые, впервые потому, что никто до нас здесь не был и никто не рисковал здесь поднимать такие вот тяжеленные приборы к облакам.

Мы поднимаемся и снова лезем по каменной стене, лезем упрямо, сжав губы.

Разве такое забывается?

До аэропорта меня провожает Николай Васильевич Максимов — наш начальник экспедиции. Вдали, в сиреневой дымке, тают белые горы Тянь-Шаня. К домикам теснятся теплые пирамидальные тополя. Саженцами в длинных крестьянских арбах прокочевали они когда-то через огромную бездорожную Россию и проросли здесь, на щедрой теплой земле, напоминая потомкам русских переселенцев о родной Полтавщине, Подольщине, Киевщине.

До посадки в самолет остаются минуты. Мы забегаем в тесный привокзальный ресторанчик, заказываем на прощание вина.

— Ты пиши… — говорит Николай Васильевич.

— Да, буду писать…

— Скажи, что же самое главное ты увозишь с собой?

Я пожимаю плечами, не зная, что ответить.

— Вы завтра летите снова на ледники? — тороплюсь спросить.

— Да, завтра на рассвете…

Николай Васильевич смотрит на меня выжидательно. Мне хочется сдать билет обратно и улететь не домой, а в горы.

В экспедиции на Тянь-Шане я был инженером снегомерной партии. Мне, как и всем, приходилось таскать грузы, собирать и устанавливать приборы, делать съемку ледника и окружающих гор. И только телеграмма напомнила мне о том, что надо возвращаться домой.

— Ты телеграмму дай, как долетишь.

— Я буду ждать вас.

— Кто знает…

Я поднимаюсь по трапу, иду на свое место. С высоты самолета и без того низенькая фигурка Николая Васильевича кажется совсем крошечной. Издали на загоревшем лице выделяется только седая бородка клинышком. Жестами Николай Васильевич показывает, чтобы я все же послал телеграмму. А зачем телеграмма? На этом пути никаких приключений не будет. Через пять с половиной часов я уже буду дома.

Самолет мягко трогается с места. Плывет назад разноцветная толпа провожающих.

Самолет пробивает облака могучими винтами. На уютные кресла опускается мягкий матовый свет. Теперь ты во власти этой машины. Через несколько часов она опустит тебя на землю, с которой прощался месяц назад.

Месяц? Неужели всего один месяц?.. Я начинаю перебирать в памяти день за днем этого ушедшего месяца. И встают они — трудные, холодные — как во сне, одновременно радостном, горьком и очень длинном…

ИНЫЛЬЧЕК И ЕГО ПОКОРИТЕЛИ

В самом центре Тянь-Шаня с застывших в вечной стуже вершин спускается ледник Иныльчек, один из самых могущественных в стране горных ледников после ледника Федченко. Километров на двести в округе никто не живет. Только снег, сухой и обильный, да метели, несущиеся по ледовым ущельям, да обвалы нарушают безмятежье дикого и угрюмого края.

Сюда и летим мы на вертолете.

Дрожат шпангоуты, дрожит запасная рация на мягких прокладках, дрожит барограф.

Вся кабина загружена тюками. Рюкзаки крепче футбольных мячей, набиты теплыми вещами, спальниками, надувными матрацами.

Что-то давит в спину. Я пытаюсь отодвинуться к желтому пузатому баку с бензином, но через минуту это «что-то» опять подвигается ко мне. Не выдержав немого единоборства, высвобождаю ноги из рюкзаков и поворачиваюсь. На меня нацелено дуло Юриного карабина. Сам Юра преспокойно спит, надвинув на глаза берет.

— Баранов! — толкаю в бок Юру. — Убери, пожалуйста, эту штуку, она может выстрелить.

— Она не заряжена.

— Раз в год она все-таки стреляет.

Юра подтягивает карабин к себе и, обняв его, снова засыпает. Я смотрю вниз. Рыжие осенние поля. Киргизия убрала хлеб. Кое-где чернеют прямоугольники зяби. Вдоль полей серыми ручейками разливаются отары. Чабаны перегоняют овец на новые пастбища.

Но вот дороги, перекрестившие долину, стали сбегаться и вскоре сомкнулись в один пучок в поселке Рыбачье. Поселок прижался к берегу Иссык-Куля. Озеро — сказка. О нем сложено так же много легенд и песен, как и о сибирском Байкале. В граненой серебряной оправе гор, в бездне синего безоблачного неба оно и вправду сказочно голубое, покойное. И вода просвечивает, показывая изредка неторопливые рыбьи косяки.

От голубизны режущих солнечных бликов быстро устают глаза. Я закрываю их и, кажется, засыпаю. Затихает гул мотора и дребезжание переборок. Наступает покой.

— Да… Все пешком. А как же иначе? Бывало, нагрузишь лошадок и шлепаешь месяц.

— А время, время-то!

— А что время? Все равно больше времени не проживешь.

Догадываюсь: это разговаривает Филипп Матвеевич Лизин с Николаем Васильевичем. Филипп Матвеевич, высокий, седоусый старик в сером пиджаке и брезентовых брюках, — наш проводник. В гидрометслужбе Киргизии это самый уважаемый человек. Ему и ребята говорят, когда встречаются: «Салям алейкум, аксакал». Лизин работает в этих местах с тех пор, как стали строиться первые метеорологические станции на Памире и Тянь-Шане. Всю жизнь он провел в глухом высокогорье, обошел всю Киргизию. Многие исследователи, например профессор Давыдов, чьим именем назван один из хребтов Тянь-Шаня, ходили вместе с ним и помнят его. Лизин в совершенстве знает киргизские наречия и даже в молодости, еще до революции, принял магометанскую веру, о чем сейчас рассказывает с улыбкой. Три года назад Филипп Матвеевич ушел на пенсию. Занялся было пчелами, но, видно, не смог перебороть свою «болезнь». Эта «болезнь» — страсть к горам — и привела его снова в экспедицию.

Кроме Лизина, Николая Васильевича, Юры и меня в вертолете был еще Петя Табанюков. Петю приняли на работу перед самой экспедицией, в горы он летит впервые и скромно помалкивает, сидя на ящике с сухими батареями. Остальные ребята вчера уехали в Пржевальск на машине. Там они закупят часть продуктов и снаряжения, прилетят на Иныльчек вторым рейсом.

Озеро скрылось позади. Долина сузилась. Вертолет летит почти рядом с вершинами. Коричневые горы снизу, с боков, выше них вертолет подняться не может. Горы так близко, что иногда видны на скалах трещины, поросль серых кустарников.

Вот машина напрягается. От грохота просыпается Юра, я отрываюсь от иллюминатора и вытягиваю шею, смотрю вверх, туда, где сидят летчики. Вертолет покачивается, словно взбирается на гору. Мотор ревет на самой высокой ноте. Краешком глаза вижу, как стремительно бежит навстречу утес. Невольно отшатываюсь от вспотевшего стекла. Мелькают камни — ближе, ближе. Сейчас что-то произойдет!

Вдруг мотор срывается и рокочет глуше, слабее. Вертолет проваливается в долину.

По лесенке спускается механик, кричит Николаю Васильевичу:

— Не можем взять перевал. Высота!

— Придется в