День первый

  - Всем надеть паранджу, сейчас посетители придут! - крикнул надзиратель Абдулла, входя во двор женского отделения. Заметив плескавшуюся у колонки девушку, он нахмурил брови и пошевелил усами, изображая строгого начальника. - Фируза, поторопись!

  Фируза не поторопилась. Растерла по голым рукам обжигающе холодную воду, прибывшую из-под земли, и не вытираясь, нарочито неспешно направилась к бараку. Еще подразнила надзирателя, бросив искоса шутливо-пренебрежительный взгляд.

  Абдулле по должности положено проявлять строгость, на самом деле он добрый. Только несчастный: в глазах печаль как от непроходящей зубной боли, усы редкие и обвисшие, щеки впали - будто не работал здесь, а тоже отсиживал срок. Пожизненный. За десять лет заключения Фирузы он похудел вдвое, а форму носил все ту же. Она свисала с плеч и задницы, делая его похожим на мальчика, обряженного в одежду старшего брата. Когда-то темно-зеленая, она выцвела и приобрела оттенок окружающих песков. Давно пора поменять, но Абдулла почему-то не спешил: наверное не хотел выглядеть скелетом, обтянутым не кожей, а формой.

  Подрывать его авторитет непослушанием Фируза не собиралась. Быстренько накинула синюю, казенную паранджу - длинную, накрывшую ее вместе с пятками, и вышла во двор посмотреть, много ли явилось посетителей.

  Каждое последнее воскресенье месяца в тюрьме афганского городка Бамиан - день открытых дверей для родственников заключенных. Под "родственниками" понимались мужья, отцы и братья, свободных женщин в тюрьму не допускали. Отцы и братья не приходили никогда, считали для себя позором. Мужья приходили нерегулярно - когда время выпадало и желание появлялось. Жены встречали их в парандже, остальные сиделицы тоже должны были прятать лица.

  Заведение размещалось на границе плодородных земель и каменистой пустыни, приспособив под свои нужды территорию старой крепости. В древности она выполняла роль форпоста, защищавшего жителей Бамианской долины от завоевателей. Крепость была разрушена, давно, возможно еще Чингиз-ханом, ставшим прародителем хазарейского народа. Сохранились лишь внешняя, высокая, каменная стена и первый этаж башни. В ней - административная часть тюрьмы, справа и слева - мужское и женское отделения.

  Условия быта не изменились за тысячу лет с монгольского нашествия: нет ни электричества, ни водопровода, ни канализации, не говоря про телевидение или интернет. Правда, в безветренную погоду и в определенные часы ловился сигнал провайдера телефонной связи, что означало возможность пользоваться мобильниками, но их разрешалось иметь только служащим.

  Женщины жили в глиняном бараке, практически пустом. Голые, бугристые стены оклеены листами с воспитательными текстами из Корана, между которыми - грязные подтеки, царапины, щербины. Вместо входной двери тряпка из брезента камуфляжного цвета, ею раньше накрывали военную технику то ли русские, то ли американцы. Удлиненное, узкое - как бы приплюснутое окошко без стекла забрано вертикальными штырями. Здесь никогда не пахло вкусным или приятным - ночлежка, казенный дом, не предназначенный быть уютным или удобным.

  Сиделицы и их дети спали в одежде, на тощих подушках и войлочных подстилках прямо на полу. Они не роптали, лучшего не видели - дома то же самое. Немногочисленные личные вещи, сумки, чемоданы лежали тут же в куче. Когда слишком донимали насекомые, грязь или вонь, устраивали генеральную уборку: перетряхивали и выносили сушить подстилки и подушки, подметали пол вениками из прутьев, сбрызгивали дезинфекционным раствором, полученным в администрации.

  Во дворе - колонка с длинным, металлическим рычагом, который надо качать, чтобы добыть воду. Возле колонки женщины стирали, мыли фрукты, посуду, себя и детей, собирались иногда поболтать - своего рода духан под открытым небом, центр общественной жизни.

  Мужчины устроились чуть комфортабельней. В их бараке - настоящая дверь и стекла в окнах, вдоль стен деревянные настилы с матрасами и бельем, которое присылали из дома. Подушки, одеяла разрешалось иметь свои. Те, кто желал посидеть в одиночестве, почитать Коран или поспать, отгораживались от внешнего мира, вешая над постелью простыню. Рядом с бараком - отдельное помещение для намаза пять раз в день, там чисто и лежат коврики под коленки.

  Фируза посетителей не ждала. За весь срок к ней не приехали ни разу, хотя семья большая: десять лет назад у нее уже было три брата и шесть сестер, теперь наверняка больше. Не навестили и не надо, она не расстраивалась - никого видеть не хотела. Не зря сбежала от них с Джаредом.

  Он сидел по-соседству - в мужском отделении, но за все время Фирузе не удалось с ним перекинуться ни словом, ни взглядом. Любовь - единственное, что поддерживало ее в тюрьме и вообще давало силы жить. Срок у них с Джаредом одинаковый, кончится одновременно. Тогда они соединятся и, как надеялась Фируза, убегут в Иран, подальше от преследований семьи и притеснений, которым подвергаются хазарейцы на родине.

  Абдулла оглядел подопечных - все ли закрыли лица - и отворил ворота. Вошли двое мужчин, похожие как братья. Среднего роста, примерно одного возраста, одетые в традиционные, полотняные тоги - пирухан, черные безрукавки и невысокие чалмы в два оборота. У одного усы и коротко подстриженная бородка, у другого - усы и борода углом.

  Мужчины остановились в нерешительности, оглядывая одинаковые фигуры в бесформенных накидках. Даже глаз не видно - лишь сеточка, где искать свою-то?

  Жены пришли на помощь. Подошли и, не прикасаясь, жестами предложили отойти куда-нибудь в уголок, присесть в отдалении от других обитателей. Присесть в смысле на корточки или на землю, специальной мебели для посетителей не предусматривалось.

  От нечего делать Фируза прошлась по двору. Из одного угла донесся разговор, который вели заключенная Зара и ее муж, тот - с острой бородой. Вернее, говорил только он, женщина за все время не произнесла ни слова.

  - Ты меня на всю деревню осрамила. И чего тебе не хватало? Дом, дети, муж. Еда есть, одежда есть. На других бы посмотрела. В нищете живут и то не ропщут. Я о тебе заботился, ты же моя жена. На других не смотрел, даже