бумажник.

– В «Ивнинг гардиан». Знаешь такую? Руковожу иностранным отделом, – уже с явным вызовом добавил он.

«Ого! – подумал я. – Значит, Чарли действительно выбился в люди. Этот парень и раньше отличался журналистской хваткой, да и энергии у него было хоть отбавляй. Этакое дитя американского Запада, причудливая помесь ковбоя с бизнесменом. Товарища при случае выручит, но и своего не упустит! Все-таки тридцать лет, очевидно, не прошли для него даром. Он не только постарел, но, видимо, кое-чему научился. Что ж, я рад за него. „Ивнинг гардиан“ хотя и не очень известная газета, но я о ней все-таки слышал. Кажется, она достаточно реакционна. Впрочем, где же и работать такому молодчику, как Чарли Брайт! Не в коммунистической же „Дейли уорлд“!»

Вместе с тем что-то омрачало мою радость и безотчетно коробило меня. Я не мог бы сказать точно, что именно. Брайт все время как будто старался показать товар лицом. «Когда-то я казался тебе годным только на то, чтобы бегать с высунутым языком по заданию боссов и щелкать фотоаппаратом, – как бы говорил он, – Теперь я сам стал боссом. Видишь?!»

– Ну, а ты, Майкл?.. Как ты? – спросил Чарли. На этот раз голос его прозвучал так дружелюбно, что мне стало стыдно. В самом деле, что я на него взъелся? В сущности, что он такого сказал?

Я улыбнулся и развел руками:

– Бунгало нет, плавательного бассейна тоже. И отделом не руковожу.

– Перестань, Майкл, я не об этом тебя спрашиваю, – с искренним упреком сказал Брайт.

– Прости, Чарли, я пошутил. Просто я очень рад за тебя.

– Спасибо. Но о себе ты можешь что-нибудь рассказать? Как ты жил все это время?

– Работал. Как говорится, без особых взлетов и падений.

– Ты женат?

– Да.

– Мария? – он произнес это имя полуамерикански-полурусски: «Мэрриа».

– Она.

– Дети?

– Сын.

Мы поменялись ролями: теперь спрашивал он.

– Взрослый? – поспешно, словно это имело для него особое значение, спросил Брайт.

– Двадцать восемь лет. Почти старик.

– Тоже журналист?

– Нет. Бог спас. Служит в авиации. В гражданской.

Я бы мог, конечно, сказать ему, что Сергей работает радистом на самолете «ИЛ-62», который совершает регулярные рейсы между Москвой и Нью-Йорком, но… Но почему-то я умолчал об этом. Сам не знаю почему.

Может быть, потому, что настоящего разговора у нас с Брайтом не получалось. В жизни часто бывает, что мы с нетерпением ждем свидания с, казалось бы, дорогим человеком из прошлого, а когда свидание наконец происходит, этот человек оказывается призраком…

Таким призраком представлялся мне сейчас сидевший передо мной человек. Слишком много было связано у меня с Потсдамом. И, судя по всему, слишком мало у Брайта…

– А сам-то ты, сам-то как? – Брайт спрашивал поспешно, торопливо, будто хотел избавиться от вопросов с моей стороны. Впрочем, наверное, это мне просто почудилось.

– Что тебя интересует? – По правде говоря, у меня не было желания подробно рассказывать ему о себе.

– Сделал карьеру? – нетерпеливо спросил Брайт. – Какую? Ты ведь собирался стать историком, верно?

– Верно. Но не получилось. Работаю в журнале «Внешняя политика». Слышал о таком?

– Нет, – признался Брайт. – Да и где там! Едва успеваю читать газеты.

«Ведь и в самом деле „не получилось“, – с запоздалым сожалением подумал я. – Вернувшись из Потсдама, я хотел, кажется, только одного: быть вместе с Марией! Потом родился Сергей. Потом предложили работу в „Правде“, в международном отделе, потом перешел в журнал. В качестве специального корреспондента стал часто ездить заграницу. Аспирантура откладывалась из года в год. В конце концов превратился в журналиста-международника».

Но объяснять все это Брайту не имело смысла. Да и вряд ли заинтересовало бы его. Нас связывали с ним всего-навсего две недели в Потсдаме. А разъединяли целых тридцать лет. Впрочем, среди четырнадцати дней, проведенных тогда в Берлине – Потсдаме – Бабельсберге, были два или три, о которых не следовало забывать. Я их и не забыл. И пусть он не думает, что я их забыл. Мы и попрощались тогда по-хорошему, как друзья.

– Очень рад, Чарли, что снова вижу тебя, – сказал я, прекращая его расспросы.

– Я тоже рад, Майкл, что мы встретились, – отозвался Чарли.

Когда я уже потом думал о нашей встрече в Хельсинки, мне казалось, что эти слова Чарли произнес необычным тоном, глуховато, задумчиво, может быть, печально.

Но тогда я не обратил на это никакого внимания.

– Мы с тобой, Чарли, – весело сказал я, – очень везучие люди.

– Везучие? – удивленно переспросил он. Я подумал, что, наверное, употребил неточное английское слово.

– Удачливые, – пояснил я. – Второй раз становимся свидетелями событий, решающих судьбы мира.

Вероятно, мои слова прозвучали слишком торжественно. Особенно для человека, который занимал высокий пост в одной из американских газет, обладал бунгало, плавательным бассейном и редко вспоминал Потсдам.

Так или иначе, Брайт на них не реагировал.

– Что ты делал, когда я тебе позвонил? – спросил он.

– Что делал? – переспросил я. – Обдумывал первую статью, которую должен послать отсюда.

– Что-нибудь надумал?

– По правде говоря, нет. Только название.

– Какое?

– Не украдешь?

– Не беспокойся. Ваши заголовки редко нам подходят. Как, впрочем, и то, что вы под ними печатаете.

Я вспомнил давнее фото, из-за которого мы с ним когда-то поссорились. Но вспоминать о нем сейчас не стоило.

– Думаю, что мое название подошло бы и тебе, – сказал я.

– Почему?

– Верю в здравый смысл.

– Может быть, ты и прав. – Брайт ответил не сразу. – Как же ты назвал свою статью?

– «Победа».

– Громко сказано! Чья же победа? Опять ваша? Так я и знал! Недаром, думая о будущей статье, я и сам задавал себе этот вопрос.

– Почему только наша? – не без раздражения спросил я. – Наша, ваша, всех!

– «Их» тоже?

– Ты имеешь в виду поборников «холодной войны»?

– «Холодная война»… – с горечью повторил Брайт. – Она была реальностью, Майкл! Как каждая война, она имела своих убитых и раненых. Своих солдат и генералов. Ты уверен, что, вернувшись с войны они тоже рассыплются в прах? Как тот викинг…

Я посмотрел на Чарли с изумлением. Прежний Брайт не мог бы сказать ничего подобного. Просто не сумел бы. Что же изменило его? Журналистский колледж? Самообразование? Сама жизнь?

В том, что он сказал, прозвучала явная неприязнь к «холодной войне». Это пробудило во мне новый интерес к Брайту.

– С «холодной войной» будет покончено, – сказал я убежденно. – По этому поводу нам с тобой надлежит выпить. – Я решил махнуть рукой на мою чертову смету. – У меня в номере ничего нет, но в этой гостинице наверняка есть