- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (1577) »
Делль В. Базальт идёт на Запад
Москва
1981
— Разрешите? — Да. — Старший лейтенант Госбезопасности Семушкин по вашему приказанию прибыл. — Иван! — Петр! Майор Государственной безопасности Григорьев встал из-за стола, Семушкин шагнул навстречу. Друзья обнялись. — Годы не меняют тебя, Иван. — Да и ты не очень. Седины прибавилось. В небольшом полутемном кабинете было душно. Окна закрыты, на них плотные шторы светомаскировки. Открыть бы, распахнуть, да нельзя. Ночь на дворе. Война. — Ты, конечно, прямо с вокзала? — Да. — Рад тебя видеть. Чем прикажешь угощать? — Я своих привычек не меняю, — ответил Семушкин. — Тогда чай, — сказал Григорьев, нажимая на кнопку звонка. На вызов вошел сержант. — Ты нам, Лешенька, чайку сообрази, — распорядился Григорьев. Сержант вышел. Друзья помолчали. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Григорьев. Семушкин усмехнулся. — Однажды я уже отвечал тебе на этот вопрос, — отозвался он. — Застойно. — Не понял. — Были Черный барон, господин Масару Синдо, Бендершах, рыбачья шхуна, штормовое Каспийское море. Было истощение нервной системы, так? — Ты считаешь то время застойным? — Нет. Я вспомнил твой вопрос и свой ответ. Семушкин улыбнулся. — Забыл, — признался Григорьев. — Три года жизни в Озерном, леса, леса и много воды. Сапожная артель, рыбалка, тренировки. Я как новорожденный: ни тучи над головой, ни тревоги и сердце. Полный покой. А потом начало событий в Испании, наша встреча и твой вопрос… — Как ты себя чувствуешь? — вспомнил Григорьев то давнее. — И твой ответ — застойно? — Все повторяется, — заключил Семушкин. — Но тогда, я помню, ты сразу перешел к делу. — К делу, — эхом отозвался Григорьев. Лицо его посуровело. Резко обозначились скулы. — Сегодняшние дела не идут ни в какое сравнение с тем, что выпадало нам в жизни. Тяжело, Иван, очень тяжело. — Может быть, сразу объяснишь обстановку? В общем, я за ней слежу. Вижу — отступаем, уверен — перемены будут. Ну, а в деталях… Не обращая внимания на принесенный чай, Григорьев подошел к карте. — Прет фашист, Иван, вот тебе детали. На всех фронтах прет. Главный удар, конечно, на столицу направил. Сосредоточил большие силы, применяет обходные маневры, вскрывает нашу оборону, рвется к Москве. Указка поползла по карте. — Данные поступают с опозданием, их приходится проверять и перепроверять, но уже сегодня картина проясняется, определены направления главных ударов гитлеровцев. Танковые клинья рвутся на Мценск и Тулу. Положение Брянского фронта тяжелое. Прорвался фашист на стыке Брянского и Резервного фронтов. Бои идут в районе Калуги, нами оставлен Юхнов. Серьезное положение на Западном фронте. Бои в районе Ржева. Часть войск… Значительная часть войск всех трех фронтов оказалась в окружении. — Понятно. Мое задание связано с данной обстановкой? — Да. — Испания, Пиринеи, — напомнил Семушкин о том, как собирал он остатки республиканских войск, прежде чем вывести людей через горы во Францию после падения Каталонии. — Опыта тебе не занимать, — подтвердил Григорьев. — Тогда твоя группа хорошо сработала. Но сейчас все гораздо сложнее. Особенно тяжелое положение сложилось вот здесь, — Григорьев указал район на карте, назвал номер армии. — Связи нет, понимаешь? В район действия армии дважды посылались парашютисты. Их судьба неизвестна. На розыск штаба армии послан майор Рощин с группой бойцов. Контрольные сроки прошли, известий от них нет. Ты должен найти штаб, узнать о судьбе группы. Дорог каждый час. — За разработку плана я готов сесть немедленно. Где получить данные? — Немедленно ты отправишься спать, — улыбнулся Григорьев. — Сейчас я вызову машину, отправляйся в гостиницу. К шести утра мы все для тебя приготовим. Теперь извини, меня вызывает начальство. Словно в подтверждение слов Григорьева зазвонил телефон. — Да. Слушаю. Есть. Буду через пять минут. Григорьев положил трубку. — Вот видишь… Будь здоров. До завтра, — сказал он прощаясь. Друзья расстались. Свершилось. Трижды посылал рапорты Семушкин, все три раза получал отказ. Он понимал значимость своей работы на Урале, но то был глубокий тыл, а фронт приближался к Москве. Каждая сводка Совинформбюро взывала к активному действию. Иван Захарович не понимал ни Григорьева, которому постоянно звонил, ни высшего руководства НКВД, которое, по словам Григорьева, категорически запретило ему принимать и передавать по инстанции многочисленные рапорты тех, кто находился на учебной работе. Лежа в номере гостиницы, Семушкин торопил время, мысли его перескакивали с одного на другое. Он то вспоминал Григорьева, его воспаленные глаза, печать непроходящей усталости на лице, то вдруг думал о предстоящем задании, но вовремя останавливал себя, понимая, что такие раздумья без данных, без четкого плана и знания обстановки бесплодны. Все три рапорта, о которых помянул Семушкин, попадали к Григорьеву. На два Григорьев не ответил. Он был убежден, что такого специалиста, как Семушкин, лучше всего использовать в специальном училище, где тот и находился, нежели посылать в тыл врага. Только чрезвычайность обстановки заставила Григорьева откликнуться на третий рапорт Семушкина. В октябре началось новое мощное наступление гитлеровцев на Москву. Значительная часть наших войск была вскоре окружена. Особо тяжелое положение сложилось в армейских группировках западнее Вязьмы. Прервалась связь со штабами. Не отвечали люди, оставленные для работы в тылу врага. Надо было немедленно разобраться в обстановке, проверить явки, восстановить связь. Семушкина вызвали в Москву. Так они встретились. Впервые после Испании. Да и много ли было у них встреч, начиная с той, первой, может быть, самой памятной.
* * *
1922-й год, Стамбул. Оживленный многоязыкий город на берегу пролива, в котором преобладал гортанно-горластый говор. Начало Азии. Рядом Европа. Сел на паром, отвалил от причала, и ты уже в другой части света. Город сбегает к проливу, к порту. Тесно у причалов. Английские, американские, немецкие, французские флаги. Тесно в городе. Англичане, американцы, немцы, французы. Много русских. Эмиграция. Русский ресторан, блинная, чайная. Цыганский хор из Ростова. Русские романсы. Союзы. Тараканьи бега. Разговоры, разговоры… Им нет конца. — Бежать, бежать надо, мадам… — Да, да, Париж… Только в Париж. — Боже мой, все- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (1577) »