Наставник Его Величества

Глава 1-10

Глава 1

Осознавать себя я начал в четыре года. Шестого сентября 1964 года, как раз в день моего рождения.

День рождения ребёнка — это ещё один повод выпить. Была бы выпивка, а повод всегда найдётся.

— Ну что, за именинника, — провозгласил средний брат моего отца и поднял рюмку, к которой сразу потянулись ещё четыре рюмки.

— А мне? — остановил я их детским, но достаточно резким голосом. Я уже знал, что я не какой-то там ребёнок-сосунок, а человек с богатой биографией и заслугами, которые позволяли моему отцу, рабочему механического завода жить достаточно обеспеченно. Благодаря мне родственники моего отца были живыми и не были перемолоты молохом новой мировой войны.

— Чего тебе? — удивлённо спросил мой отец.

— Как чего? — переспросил я. — Как и всем водки!

— Какой водки? — ещё больше удивился отец.

— Обыкновенной, — сказал я, — белой.

— Так, — сказал отец, — ну-ка марш из-за стола. Для тебя вон в сторонке есть маленький столик и не дело тебе сидеть со взрослыми, слушать, что они говорят и видеть, что они пьют.

В моей прежней жизни отец был фронтовиком, прошедшим по фронтам с первого до последнего дня войны, и был очень резким в принятии решений и их реализации. На будущий год была бы четвертьвековая годовщина победы в той войне, но не было никакой войны и многие граждане, имевшие работу и профессию, жили зажиточно и благообразно.

Я встал из-за стола и вышел в коридор комнаты, где мы жили. Я неоднократно видел нашу коммунальную квартиру, но в моей памяти постоянно вертелась коммуналка из двух комнат в восьмиквартирном двухэтажном доме с фонарями, построенном немецкими военнопленными после великой войны. Сейчас не было никакого коридорчика, а был длинный коридор, увешанный детскими ваннами и велосипедами всех типов и с дверями по обе стороны коридора.

Я вышел во двор, и он мне показался чужим вместо уютного дворика, огороженного металлическим забором, отделявшим палисадник от тротуара и обязательной водоотводной канавы, называемой кюветом.

На скамейке у входа не было никого. Кумушки, которые строем обсуждают каждого, кто мимо них проходит, разлетелись по квартирам кормить домочадцев обедом, обеденный дух сдунул всех до единого пенсионеров, некоторых даже застал врасплох, не дав спокойно почитать газету, которая так и осталась на лавочке помятой, но всё равно целой.

Я взял газету и прочитал её название, напечатанное большими чёрными буквами. «Вятский вестник». Чуть пониже было написано, что газета является новостным отделом газеты «Вятские губернские ведомости».

То, что я читаю газеты, меня немало озадачило. Я никогда не умел читать, и моя мама читала мне детские книжки и рассказывала сказки. Она пыталась меня научить чтению, купила букварь, но мне это было как-то не интересно, а здесь я сижу на лавочке и читаю кем-то оставленную газету.

На первой странице был размещён портрет Его императорского Величества Романова Николая Второго Александровича, почившего преждевременно в бозе сентября месяца пятого числа на девяносто шестом году жизни.

В этот же день российским парламентом был приведён к императорской присяге цесаревич Романов Алексей Николаевич, Алексей Второй (а мог бы быть и Третьим, если бы царь Пётр Первый не казнил сына своего цесаревича Алексея), которому исполнилось шестьдесят лет и который заявил, что во время его правления в России не будет ни бедных, ни несчастных граждан.

— Господи, — машинально пролетело в моих мыслях, — упокой душу отца его и дай сыну его сил реализовать всё задуманное, — и я машинально перекрестился.

— Стоять! — дал я приказ себе. Я прекрасно понимал, что ребёнок в четыре года не в состоянии анализировать политическую ситуацию в стране и разбираться, кто был хорошим императором, а кто будет императором ещё лучше. Потом, откуда я умею креститься? Крещёный ли я вообще? В той жизни я был крещёным, но меня крестили тайно, и я никогда не носил крестик. Я потрогал себя за шею и увидел нитяную верёвочку, на которой поблёскивал отсвечивающий серебром православный крестик. — Крестили в бессознательном состоянии, и никто не спрашивал, хочу я креститься или нет.

Перевернув газету на последнюю страницу, я стал читать рамочки объявлений. В толстых чёрных рамочках — сообщения о смерти, в тонких — сообщения о свадьбах или именинах.

Сентября пятого дня в Петербурге на девяносто пятом году жизни преждевременно почил постоянный духовник ЕИВ и воспитатель цесаревича Алексея иеромонах Распутин Григорий Ефимович. Вечная ему память!

Сентября пятого дня в Петербурге на восемьдесят восьмом году жизни преждевременно почил поручик в отставке Терентьев Христофор Иванович. Вечная ему память!

Сентября пятого дня в Петербурге на девяносто втором году жизни преждевременно почила профессор медицины, потомственная дворянка, вдова полковника и флигель-адъютанта свиты ЕИВ Туманова-Веселова Марфа Никаноровна. Светлая ей память!

Я сидел на лавочке и слезы большими каплями капали на пористую бумагу газеты, растекаясь по ней и исчезая. Я вырвал листок с объявлениями о дорогих мне людях и положил в карман матроски. Нужно будет запомнить указанные там адреса, а ещё лучше записать, когда я научусь писать.

Я встал со скамейки и пошёл вокруг двухэтажного барака, в котором мы жили. Барак был построен на крутом склоне холма. В верхней части он был одноэтажным, в средней части — двухэтажным, а в самой нижней его части был продовольственный магазин, где можно было купить продукты на все случаи жизни.

Недалеко от магазина меня остановил сосед по кличке Шмоня, года на два постарше, но за которым шла молва, что он бандит и по нему тюрьма плачет. Отца у него не было, вот он и шмонал малолеток, сделав это своим бизнесом и приработком.

Шмоня был сильнее меня и легко бы победил в схватке, поэтому я продолжал идти, как бы не слыша его слов. На нас интересом смотрели мужики, пившие пиво возле магазина. Шмоня подбежал ко мне, схватил за плечо и повернул к себе. Вот тут-то я ему и стукнул по челюсти изо всех сил так, что перестал чувствовать свой кулак. Шмоня упал на землю, а я напрыгнул на него, чтобы закрепить победу.

— Эй, пацан, врежь ему кирпичом по роже, — над нами стоял какой-то мужик с бутылкой пива и протягивал мне обломок красного обожжённого кирпича.

Я встал и взял кирпич, взвешивая его в руке и глядя на того, кто мне его дал. Это был парень лет двадцати, не больше. Фуражка с цветочком, завитый в парикмахерской чубчик, пиджак нараспашку, вышиванка с воротником на пиджак и брюки,