Ева уже освоилась с Кириной мыслью, повеселела:
— Эх, а и верно! Слушай, чего же мы тут стоим, там уже, небось, начали.
— Грудь вперёд! Ничего не бойся. Город — он глупый, его наколоть — пара пустяков. Поползём, улитка моя дорогая, поползём. Только, чур, быстро!
Ева резко выдохнула и пустилась чуть не вскачь. Нагнала ещё одну возвращенку в джинсах. Девочка ещё, бёдра широкие, но попа малорельефная, ведь сзади вижу её. Сверху чёрная кофточка с рукавами, опять же, не видно, водолазка ли или на застёжке спереди, но рукава руки облегают — тоненькие-тоненькие и куда-то вперёд сведены, чего-то она ими вместе делает, так в старину монашки чётки передирали.
Но особо выдают скромность и незрелость — волосы. Не хочет девочка почему-то отпустить их "конским хвостом", заколола в небольшую "конскую морду", смотрящую назад-вверх, и очень тщательно заколола, ни волосинки на сторону. Эта-то заколотость о целомудрии и кричит, хотя гордо держать головку не умеет хозяйка. Пройдёт мужчина за ней десяток шагов и видит — девочка ещё. При всём этом зазор между короткой кофточкой и низкими джинсами кажется каким-то неестественным, закупоренной такая должна ходить. Словно мальчишки, хулиганя, ножом сняли стружку вокруг талии, как карточку начали чистить. Ладонью, даже двумя, такое не закроешь, приходится идти, как ни в чём не бывало, вот только руки не размахивают, а всё стремятся быть спереди, не доверяя по части прикрытия джинсам.
Вот и у двери уже. Они вошли. Дежурным было не до них — они бегали по рядам, разнося оранжевые бумажки. Еве было не по себе, она ощущала себя словно раздетой, прикрытой только злополучными бумажками, аж жгущими кожу. Шла, словно аршин проглотила, чтобы тайник со спины не скатился.
Вообще-то, за спину можно было не опасаться. Когда пришла пора девочке Еве носить бюстгальтер, она тайком от мамы укорачивала горизонтальную планку, чтобы туже затягиваться, чтобы не слишком уж росла грудь. Изобрела даже внутреннее такое ушитие — швы топорщились, будто забранные в невидимую щепоть. Потом, когда стала покупать сама, брала лифчики узкие-узкие, да и размер чашек не вполне соблюдала. И постепенно укоренилась привычка появляться на людях затянутой сверх меры, прямо-таки по-корсетному, по-старинному. В нормальном белье, поощряющем формы плоти к свободному размещению и радости комфорта, она чувствовала бы себя полуобнажённой. Подсунутые в чашки шпаргалки ещё больше напрягли эластичную ткань, так что застёжка прочно держала потайные листки, и бояться надо было другого — звука рвущейся бумаги при попытке вытащить. Но эта боязнь придёт к ней позже.
Сели. Ева тут же прижалась спиной к спинке скамейки. Только тут она вспомнила, что сзади по её маечке идут полупрозрачные полосы. Дома её убедили, что зад лифчика с застёжкой не просто может — обязан проглядывать или выступать. Иначе белья как будто нет, и парни это понимают по-своему, пристают, девчонки хихикают. Сейчас же там было нечто более криминальное. Благом безусловной непроглядываемости пользовались только папиросные ответники, которым с ними делились самые нежные, самые интимные девичьи места.
Ева глубоко вздохнула, взяла бутылку с водой и робко забулькала, пытаясь расслабиться.
Свободна! Выйдя из аудитории, Ева вздохнула так же глубоко, но на этот раз — радостно. И ещё раз, и ещё. Всё сошло с рук! Жить нечестно оказалось проще, чем представлялось. Никто не обращал на неё внимания, на затерявшуюся в череде зажатых девочек, стремящихся куда-то поступить. Вернее, поступить хоть куда-то. Внимание уделялось сумкам, мобильникам, бутылкам — но с этим у Евы всё было в порядке.
Вытащить бумажку со спины ей помог случай. Все три экзаменатора столпились вокруг абитуриентки в другом конце зала и минут пять топтались, не зная, что предпринять. Времени хватило, чтобы Ева, всё же с замиранием сердца, облегчила свою спинку.
Объектом, отвлёкшим от неё внимание, послужил небольшой, аккуратный, но тем не менее недозволенный рюкзачок за спиной девушки. Вещи такой вместимости полагалось складывать на столе у входа. Первый заметивший хотел сделать строгое замечание, но вместо этого оторопел с открытым ртом. Потом спешно позвал остальных, те его удивление охотно разделили.
Дело в том, что лямок, которые можно было бы скинуть с плеч, не было. Как же рюкзачок держался на спине? На его хозяйке была полупрозрачная (а то какая же ещё!) блузка на кокетке. Нижний край этой кокетки был подпорот, немного напоминая задний верх плаща, прикрывающий сетку для вентиляции. Никакой сетки, разумеется, под кокеткой не было, а в прорезь ныряли короткие ремешки, отходящие от рюкзака сверху. По бокам его поддерживали ремешки, уходящие в петельные отверстия в боковых швах блузки, чья полупрозрачность ясно показывала, что ремешки рюкзака и лямки бюстгальтера составляют единое целое. Рюкзачок висел на задней планке высовывающегося из-под блузки лифчика!
Ни фига себе! Главное, снаружи не виднелось никаких пряжек-застёжек доя отстёгивания недозволки. Может, что-то такое и было, но — под блузкой, надо ведь каким-то макаром эту конструкцию надевать, но ведь блузку на глазах у всех не сымешь. Вообще, создавалось впечатление, что обряжалась девица с посторонней помощью и сейчас сама ничего не сделает.
Абитуриентка сидела без стеснения, улыбалась в воздух, успешно делая вид, что не понимает, из-за чего весь сыр-бор. Ну, есть у неё карманчик на спине, ну так что же? Топчутся чего-то, на её соседку ноль внимания, а у той, между прочим, шпаргалка на тампоне мелким шрифтом напечатана, а тампон на резинке под мини-юбочкой. При малейшей опасности — щёлк! — и нет ничего. Поди подступись! А можно и не при малейшей, пусть дежурный хоть вплотную подходит, всё равно не решится сунутся туда, куда соизволит упрыгнуть крамола.
А это ещё что такое?
Ягодицы сидящей высовывались из низких джинсов вплоть до ложбинки, и вот эта-то щель была… зашита толстыми бечёвочного вида нитками, даже