А ведь любая девушка сначала обнажает низ, а потом уже начинает тужиться или отпускать сфинктер. Эта же умудрялась приходить в полную "боевую" готовность, ничего ещё не сняв. Её даже хотели придержать за руки и посмотреть, как оно там внизу себя поведёт, сможет ли девочка дать задний ход и втянуть всё в себя до лучших времён. В первый раз, когда её подловили, она навоняла и отпугнула, а дальше всегда была начеку. Только смотри, любуйся. На глаза она не реагировала, на них и работала, видать. Экономила секунд десять, не больше, но ведь и они могут оказаться решающими.
Треск молнии, выпяченная грудь, довольная улыбка — будто выступление закончила.
— Круто! Давай теперь этих!
Девки вернулись к скованным, подошли близко-близко. Томка зарыдала в голос, затрясла скованными руками, начала просить отпустить её, не сдавливать ремнём. Напрасно! Кто-то распоряжался:
— Ты вставай сюда и перегнись, ты Томку за голову и коленки держи, чтоб она Симку не ударила, а я ей поясок затяну. Говори, говори, насколько ты ей там затянешь, настолько и я. — За спиной Евы начала выстраиваться шаткая конструкция, чья-то голова и груди свесились сверху, вниз протянулись руки…
Эх, подскочить бы да обрушить эту пытошную пирамиду! Но от такого усилия она сама точно брызнет. Может, Томка сдастся раньше, потерпеть уж из последних сил? Или, если не сдюжу, рвануться в мокром из туалета и бежать до самого дому? Но почему это ничего не происходит? Может, я уже тела не чую, меня затянули и обмочили уже?!
Ева посмотрела на лицо своей мучительницы и поразилась: выпученные глаза с ужасом смотрят вниз, рот полуоткрыт. Она проследила за взглядом и сама ужаснулась: ремень оттянут вверх, молния разошлась до конца, ширинка раскрылась и в неё полувывалилась средней величины дыня, покрытая барабанно-натянутой кожей. Трусики от растяжения стали тонкими-тонкими, впитавшаяся давеча капля дала большое прозрачное пятно, оголив волосяной треугольник, и всё это дрожит от нечеловеческого напряжения мышц.
— Ты что — беременная? — послышался шёпот на ухо.
— Ага, — отчаянно соврала Ева, натужно дыша. — Четвёртый месяц.
— А что не сказала?
— Кто бы поверил! — И после паузы: — Помоги маленькому, а! — Она скаламбурила, подумав про себя: "Помоги по-маленькому!"
— Скорей, Вилка! — кричали сзади. — На дырочку затянула? Томка, держись — тебя тоже щас сдавят!
— Не пойму, — сказала Вилка фальшивым голосом, подмигивая Еве, — по-моему, трусы у неё мокрые. Это считается?
— Капелька не считается, — неслись советы. — Вот если всё хоть выжимай, тогда да. Да не копошись ты, Томка вон синеет уже!
— Я проверю сейчас, — сказала Вилка.
— Проверяй скорей, — с натугой попросила Томка. — Извини, подруга, что радуюсь твоей беде, но — невмоготу мне. Хоть одна сухой останется, другой поможет.
— Ничего, — одними губами прошептала Ева. — Ничего…
Тем временем быстрые девичьи пальчики расстегнули ремень и приспустили джинсы с попки с трудом приподнявшейся Евы. Усилия в коленях выдавили немного мокрого, в уретре страшно засвербило. Трусики тоже были осторожно сдвинуты вниз. Вниз подался и пузырь, путь потоку был открыт.
— Пару секунд потерпи ещё. Сможешь? — Ева кивнула, вся дрожа от напряжения.
— Ну, что там у тебя?
— Пятнышко, — нагло соврала Вилка. — Надо сравнить с Томкой. Ну-ка, отойдите, я посмотрю. — Голова над Евой исчезла.
Послышалось шуршание одежды, потом голос:
— А трусы чего спускаешь?
— Они ж у неё из-под купальника, непромокаемые. Под ними, может, лужа на животе стоит. А у той — обычные. — Лицо Евы исказила отчаянная гримаса, она теряла контроль над собой, но тут Вилка крикнула звонким голосом: — Дуйте!
Зазвенели о фаянс две мощные струи, зашипело в унитазах, пена пошла через край, мученицы разом привстали, спасая попки. Девицы, поняв, что их обманули, стояли молча. Снова голос Вилки:
— Я в такие игры больше не играю! Только добровольно Ключ!
Кто-то чем-то звякнул, и через пять секунд Ева и Томка уже растирали затёкшие запястья, всё ещё продолжая бурить.
Когда минуты через две облегчившиеся до последней капельки, безмерно счастливые девушки встали со своих насиженных мест, в туалете уже никого не было. Снаружи снова прозвенел звонок.
— Извини — я сильно трясла руками? — сказала Ева, еле подавляя счастливую улыбку.
— Нет, это ты извини — решила я поиграть в городские игры. — Вид у Томки и вправду был сельский: белая растрёпанная блузка, юбочка из шотландки на беленьком пояске, босоножки. — Так мне расписали это удовольствие, дух, мол, захватывает. А тут, — она положила руку на живот, — так болело, так пучило! Да и сейчас побаливает.
— Но дух захватывает — тоже? — Ева светилась счастьем. — В смысле — сейчас.
— Ну так то — сейчас! — И обе девушки расхохотались.
Рассказав всё это Кире, Ева узнала, что участвовала в "жёстких" мочегонках — в одежде и без запаски. Тут уж каждая держится до последнего! А чем, если не страхом намокнуть, принудить новенькую к участию в состязании? Завсегдатайши же туалета такую жёсткость, бескомпромиссность борьбы практиковали не чаще раза-двух в семестр, зато "по-мягкому", без трусов, соревновались чуть ли не каждый день. Каждую неделю — уж точно, даже образовался туалетный клуб терпких. Еве стало понятно, почему иногда девочки выдувают на занятиях большие бутылки, долго торчат в туалете, а потом выходят красные, взбудораженные, гладят себя руками, неровно дышат… Нет уж, туда нашу героиню теперь и силком не затащишь!</p>
