хоть до самого вашего дома буду бежать, но догоню.
Это был Петр, мой сверстник и друг детства. Он был крупный, широкоплечий, румяный, по щекам стекали капельки пота…
— Ты и впрямь здорово бежал, — сказал я.
— За тобой не угонишься, — засмеялся он, вытирая пот с лица. — Я увидел тебя еще у Чичаните… Ну и припустил… Догнал все-таки… Знаешь, у меня к тебе просьба.
— Говори, — я взял его под руку, и мы зашагали по дороге.
— Давай зайдем к нам. Мать очень хочет с тобой повидаться. Все просит: Петр, как придет Добри, позови его к нам. Маленькими все у нас играли.
В детстве я часто бывал у них. Помню, как мы с Петром шлепали по лужам после дождя, вместе крали мак в саду деда Горчо, вместе колядовали, вместе пасли овец на полянах… Мать Петра, тетя Дана, была вдовой. Но в их доме не чувствовалось отсутствие мужчины. Она сама справлялась с мужской работой: пахала, сеяла, осенью наравне с мужчинами рубила дрова в лесу. Иногда я слышал, как она напевала что-то. Голос у нее был сильный, суровый, строгий. Да и фигура у нее была мужская. Невысокая, коренастая, круглолицая, с уверенной походкой. Не раз я видел, как она рубила дрова, готовила корм скоту, тащила ветки овцам, а вечерами сидела с прялкой у теплой печи.
Мы дошли с Петром до перекрестка и остановились. Их дом был недалеко, в сотне шагов от дороги. Зная, что отец ждет меня к обеду, я колебался, но потом решил зайти ненадолго, повидаться с тетей Даной.
— Пойдем, — сказал я Петру.
Тетя Дана словно ждала нас. Она стояла на высоком крыльце нового кирпичного дома с видавшим виды противнем в руках. Она очень постарела. От прежней тетушки Даны ничего не осталось. Перед нами стояла изможденная пожилая женщина с потухшим взглядом. Из-под платка выбивались седые пряди. Увидев меня, она очень обрадовалась, уронила противень и смущенно стала вытирать руки о фартук, чтобы поздороваться.
— Как это ты так?.. Как надумал?
— Я часто вспоминаю о тебе, — сказал я, — да все дела… София ведь далеко, приезжаю на день-два, навестить отца…
— Состарились мы с твоим отцом, Добри, состарились…
Перед домом был чудесный палисадник. Цветы, цветы. Кто сажал их? Кто ухаживает за ними? Наверное, сноха или внучка. Сесть бы сейчас вон там, у чешмы, под айвой, любоваться цветами, слушать в ленивой полудреме жужжанье пчел и смотреть, как коричневые бабочки перелетают с розы на розу. Деревенские женщины умные, догадливые. Тетя Дана сразу же спросила:
— Кто за садом смотрит? Да, я в нем хозяйничаю… Снохе некогда — целый день в поле, а внучка в городе учится… Да вы входите в дом, что это мы в дверях-то стоим?
Первым вошел в дом Петр, за ним я и тетя Дана. Открывая дверь каждой комнаты. Петр говорил:
— В этой комнате мы с женой живем, эта дочкина, эта — сына, а эта южная, самая лучшая, — мамина.
Комната тети Даны была залита осенним солнцем, словно прилепившимся к серебристому стеклу громадного окна. Петр подошел к кровати, стоящей у самого окна, улыбнулся и толкнул ее. Кровать покатилась по комнате.
— Вот, — сказал он, — купил специально для мамы. На колесиках. Когда жарко, можно передвинуть ее в тенек, когда холодно — на солнышко… Правда…
Видимо, он хотел еще что-то сказать, но мать его перебила. Да таким голосом, в котором я уловил прежние строгие, суровые нотки:
— Петр, будет тебе хвастаться перед Добри, не видал он, что ли, такого добра, ступай-ка лучше в погреб да принеси арбуз, какой побольше. Ну, иди!
И хотя Петр давно уже перерос мать, стал здоровенным мужчиной, отцом двух детей, он все же покорно направился к двери. Тетя Дана села на кровать, скрестив на груди руки, и вздохнула так тяжело, что я испугался:
— Что с тобой, тетя Дана?
Она сидела неподвижно, а я не знал, что делать. Лицо ее как-то вытянулось, глаза запали и погрустнели… Что-то мучило эту старую женщину.
— Что со мной? — она всхлипнула и поправила платок. — Хорошо, что ты к нам заглянул, хоть тебе сказать. Хочу с тобой поделиться, пока сын не вернулся.
Я взял стул и подсел к тетке Дане. В окно виднелась широкая улица, дом Гено Чокоя, два вяза и два старых, давно покинутых аистиных гнезда.
— Скажи моему сыну, — заговорила она, — чтобы он вернул мою деревянную кровать, а эту пусть уберет отсюда.
— Почему? — удивился я.
— Почему?.. Когда мы поженились с его отцом, беднее нас никого не было. Половиков и тех у нас не водилось… Пошли мы с ним в сарай, и сколотил он деревянный топчан… Пять лет спали мы с ним на нем. Потом он умер… На этом топчане я спала всю мою вдовью жизнь. Сколько слез на нем выплакала… Старая я уже, хочу на нем и умереть…
— А почему сама Петру не скажешь?
— Неловко вроде… Как скажешь сыну… что мил мне этот топчан, потому что спала на нем с его отцом…
Тетя Дана надвинула платок на глаза. Мне показалось, что я ослышался. Но в сознании моем ясно звучали ее слова. Я посмотрел на нее, будто видел в первый раз: платок на голове словно только что выстиран, выцветшая кофточка пахнет мылом, большие, чистые, изборожденные венами руки скрещены на коленях…
Прощаясь с тетей Даной, я от волнения забыл поцеловать ей руку. И сожалею об этом до сих пор.
Перевод В. Поповой.
Перевод В. Поповой.