следующий день улетел в Бонн. Оттуда заехал в Мюнхен. Вместе с редактором журнала «Кюрбискерн» Фридрихом Хитцером отправился в контору по торговле недвижимостью, что на Байерштрассе. Предварительно зашел к местному прокурору, который подтвердил, что означенный д-р Кристман и начальник зондеркоманды 10-а один и тот же человек, что по его делу уже более 10 лет ведется следствие, однако прокуратура еще не нашла «состава преступления», так как якобы еще не пришли документы из Советского Союза. Поэтому Кристман находится на свободе. Когда начнется процесс? Неизвестно.

Не буду насиловать память — благо, что сразу после визита к Кристману мы уселись с Хитцером в соседнем кафе и записали содержание беседы с палачом, носящим Докторское звание. Вот текст записи:

«Начало беседы в 9 часов 15 минут, 28 августа 1967 года.

Вопрос. Г-н доктор Кристман, у нас есть к вам вопросы.

Ответ. Пожалуйста.

Вопрос. Вы — бывший начальник зондеркоманды СС 10-а?

Ответ. Да, это я. Уже давно против меня ведется следствие. Я был арестован, но выпущен под залог и должен отмечаться в полиции. Был под арестом, пока переводились документы, присланные из России. Но в них все преувеличено и раздуто. Это видит каждый.

Вопрос. Однако несколько лет назад вы, д-р Кристман, в беседе с советским журналистом Григорьянцем отрицали, что являлись начальником команды?

Ответ. Да, потому что он не предъявил своих документов. Мы можем говорить откровенно. Мне нечего скрывать. Я был начальником, я служил в гестапо. Однако обвинения, выдвинутые против меня, преувеличены. Я всегда был корректен и гуманен. Шла война, и подчас на войне случаются плохие дела. Об этом можно сожалеть, и я также сожалею. Но что я должен был делать? Мои подчиненные и сегодня могут подтвердить, что я был корректен. Нет, эти преувеличения неверны. И с евреями я дела не имел. Я им ничего не сделал.

Вопрос. Это значит, что вы уничтожали только русских?

Ответ. Нет, только партизан и агентов. Я занимался борьбой с партизанами и агентами. Вообще я был новичком в этом деле. По профессии я лыжник, спортсмен и родом из мирного Зальцбурга. Меня хотели послать как лыжника на Кавказ. Но мы не дошли до Кавказа, и я попал в зондеркоманду. Как я мог этому помешать? Против течения не поплывешь. Ну, здесь и случалось всякое. Я занимался делами лишь между прочим, бумаг я не любил. А все злодеяния совершились еще до меня. Конечно, я сожалею о случившемся. Но то, что написано в ваших материалах, большей частью раздуто.

Вопрос. Г-н Кристман, вы говорите о материалах из СССР. Однако здешние власти утверждают, что Советский Союз не предоставил материалов.

Ответ. Материал пришел по линии международной правовой помощи. Но я уже сказал, что в нем много преувеличений. Я сам юрист и всегда корректен. Я обращался с русскими хорошо.

Вопрос. Почему вы считаете советский материал преувеличенным?

Ответ. Я не могу вам это сейчас объяснить в подробностях, это долгая история.

Вопрос. Мы говорим не о подробностях. Вы считаете весь материал предвзятым?

Ответ. Все это выдумало русскими, которые служили у нас. Они хотели себя выгородить. Ведь у вас уже состоялся один показной процесс против меня^[1]. Мы слушали об этом по радио и надрывали животики.

Вопрос. Вы называете этот процесс «показным»?

Ответ. Нет, извините, я оговорился. Просто процесс. Я мало понимаю в этом. В Яйске меня не было. Там уничтожали детей, но меня там не было.

Вопрос. Вы имеете в виду Ейск?

Ответ. Да, да, Ейск! Переводчик так мне перевел. Ах, знаете, я очень люблю русский народ. Я лично был у Гиммлера и сказал ему, что мы неправильно обращаемся с русскими. Надо с ними обращаться получше, иначе мы проиграем войну.

Вопрос. Ого, вы даже бывали у Гиммлера?

Ответ. Ах нет, простите. Я так высоко не залетал. Я был только у Кальтенбруннера. Я ему это говорил.

Вопрос. Вы сказали Кальтенбруннеру, что из-за плохого обращения с русскими можно проиграть войну. А вы никогда не задумывались о том, что эта война — преступление?

Ответ. Ах, вы знаете, я не хочу заниматься политикой. С 1945 года я совершенно аполитичен. Я ни во что не вмешиваюсь. Мы ошиблись, начав войну с русскими. Мне очень жаль, что мы на них напали. Зато я ненавижу американцев, они напали на нас. Против русских я ничего не имею.

Вопрос. Г-н Кристман, вам что-либо говорит имя Томка^[2]?

Ответ. Нет, я не помню такого имени. Их было много. Нет, не помню. Но зачем вы меня спрашиваете? О ком вы говорите?

Здесь мы поднялись, сказав, что с нас достаточно.

Кристман. Нет, подождите; мы еще поговорим, не уходите…

Мы. Вы поговорите об этом в суде, а не здесь.

Кристман. Да, да. Но это будет не раньше чем через два года. Сейчас будут судить первую группу.

Вопрос. И вы среди них?

Кристман. Нет, я — юрист. Согласно немецкому праву обвиняемый не считается виновным, пока его преступление не доказано. Скажите, вы напишете обо мне?

Мы. Конечно, ведь мы журналисты.

Кристман. Но, ради бога, не в немецкой прессе! Ведь у меня большая клиентура. Сделайте одолжение, побудьте еще, присядьте, поговорим…

9 часов 40 минут. Мы выходим не попрощавшись».

С тех пор я не раз проходил мимо дома на Байерштрассе, мимо медной дощечки с именем Кристмана. Видел и сообщение прессы в 1974 году о том, что за отсутствием свидетелей и достаточных улик следствие против Кристмана прекращено. А потом исчезла и дощечка с дома. Видимо, г-н оберштурмбаннфюрер ушел на пенсию и пользуется всеми благами, доступными отставному эсэсовцу и удачливому дельцу в Федеративной Республике…

Кристман тогда не захотел ничего рассказать — это можно даже понять. Но иные его коллеги — скажем, бригадефюрер СА Кёппен в том же Мюнхене или статс-секретарь Науман в Ремшайде — готовы были поделиться своими воспоминаниями. Однако для слушающего это настоящая пытка, ибо ремесло «интервьюера» требует на какое-то время подавления собственных чувств. Для того чтобы ваш собеседник рассказывал подробно и содержательно, надо порой промолчать. Промолчать, когда хочется кричать! Помнится, бригадефюрер Кёппен начинал характеристику всех высших чинов имперской канцелярии (он провел в ней немало времени) со стандартной формулы:

— Во-первых, это был весьма приличный человек…

И Геббельс, и гитлеровский родич Фегелейн, и генерал Кребс, и даже Гиммлер были для Кёппена «весьма приличными» людьми. Исключение составлял только Борман, которого бывший бригадефюрер поносил последними словами…

Рассказ Фрица