Фролов Игорь Александрович
Охота на льва

Том первый

Третья Книга джунглей

Легат, не скрыть мне слез - чуть свет

уйдет когорта в Рим!

Я прослужил здесь сорок лет.

Я буду там чужим!

Здесь сердце, память, жизнь моя,

и нет родней земли.

Ну как ее покину я?

Остаться мне вели!

Редьярд Киплинг, "Песня римского центуриона"

День первый. Вечер.

Дом стоял на высоком утесе над излучиной реки. Отсюда открывался хороший вид на ветреный апрельский закат - низкое солнце красило перья облаков красным, и все на земле было красным, только деревья на том берегу, стоявшие по пояс в воде, были черными, и черными были их отражения в сиреневом зеркале разлива. Лохматый ветер носился над лесом, забрасывая на утес запахи - то холодный, стальной вздувшейся реки, то льдистый, еще не стаявшего в низинах снега, то горько-сладкий набухающих почек. По мосту над рекой шел поезд, и ветер рвал его стук на куски.

- ...Иногда, особенно туманными ночами, - сказал Тихий, - этот звукк не отличим от лязга затворной рамы - ды-дыньк, ды-дыньк... Просыпаюсь в ужасе, понимая, что кто-то перестрелял из "бесшумника" выставленные мной посты...

Мы сидели за деревянным столиком на большом, верандного типа, балконе и,, глядя на реку, потягивали крепкий, как ром, самогон. Закатные угли, горящие в толстом стекле стаканов, добавляли напитку градусы.

- Моя фирменная сливовица, - сказал Тихий. - Давно ничего другого не варю, точнее, не пеку, если по-сербски.

Он вынул из пачки "Беломора" папиросу, привычно приложил табаком к языку, перевернул, дунул в гильзу, смял ее гармошкой, прикурил. Я с удовольствием давно бросившего вдыхал кисловатый дым. Собеседник мой и собутыльник был в демисезонном песочном бушлате с серым овчинным воротником и нарукавными карманами с клапанами на липучках, парусиновые штаны заправлены в ботинки с высокими берцами. Я протянул руку и пощупал ткань бушлата, - она была наждачно-грубой, как новая.

- Конечно, новая, - подтвердил Тихий. - Хотя, таких давно на вооружении не стоит, я лет пятнадцать назад, когда мотострельцов здешних расформировывали, выменял упаковку этих бушлатов на литр моего самогона. Ношу теперь, горя не знаю. Хочешь, и тебе подарю, размер у нас, вроде, один?

- Додумался, пехота, - сказал я. - Мне, старому боевому летчику, мабуту предлагать!

Мы засмеялись, чокнулись и выпили. Тихийподвинул мне тарелку с кусочками черного хлеба и ломтиками розового сала, снова налил.

- Кстати, о старых летчиках, - сказал он. - В письме ты обещал карту уточнить. Так я подготовился к твоему приезду..... - он достал из-за пазухи сложенную "склейку", развернул и расстелил на дощатой столешнице, придавив по двум углам с подветренной стороны стаканами с самогоном. - Это вполне приличная "двухсотка" восемьдесят пятого года. Ее, говоря нашим языком, я "поднял" - обозначил, кто где стоял, насколько помню - все-таки, тридцать лет прошло. Странное у этой карты свойство, - чем больше в нее заглядываю, тем сильнее она меняется. Как будто, прибывая сюда из прошлого в очередной отпуск, каждый раз давлю здесь брэдбериевскую бабочку. А потом, когда снова карту разворачиваю, вижу там новые названия, новые высоты, даже речки, как настоящие, меняют русла. Словно прошлое не застыло, как ему полагается, а живет своей жизнью... Хочу, чтобы Теперь ты орлиным взором окинул эту карту, проверил ее на предмет ошибок...

- Увы,старые орлы иногда слепнут, - сказал я. - Когда писал тебе письмо, еще что-то видел, а сейчас вот - как говаривал мой командир, - пожалте бриться...

Я вынул из кармана свою семикратную лупу и склонился над столом, касаясь бумаги щекой. Куда смотреть, я знал, и скоро увидел черный самолетик - значок аэродрома, повел лупой вдоль узкой полоски взлетно-посадочной полосы, свернул на запад, перепрыгнул линию дороги и пошел через лабиринт городского плана, чуть вверх, к северу, чтобы выйти за городом к ущелью, через которое, как через бутылочное горлышко, вытекала из окруженной горами долины горная река.

Я шел по карте уверенно, несмотря на отвратительную видимость - почти полный выход из строя моей, когда-то орлино-кошачьей, оптики. Я мог бы пройти по этому ландшафту даже с закрытыми глазами, наощупь, будь карта рельефной, потому что помнил этот рельеф наизусть даже сейчас, жизнь спустя. Для этого не требовалось знания военной топографии, любой другой топографии вообще.

Если провести линии от нашей авиабазы под Сабзаваром через все точки, в которых мой вертолет садился или над которыми пролетал на потолке или предельно малой - по-над барханной рябью пустынь Хаш и Регистан, горючими скалами Луркоха, ущельями Анар-Дары, белой пылью Геришка, ослепительными снегами Чагчарана с черной змейкой Герируда, спускающегося с морозных высот в зеленую долину Герата, - эти линии испещрят почти всю страну...

- - ...Погоди, не торопись, - сказал Тихий. - Ты сразу за Герат полез, а отсчет нужно вести с точки нашего с тобой знакомства, которое случилось... - он упер палец в карту, - ...вот здесь.

Дорога

... Да, все началось на Дороге. На ее бетоне, недалеко от сторожевой заставы Каравангах, я впервые встретился с Тихим, и встреча не понравилась нам обоим. Однако не стоит торопить события - начало повествования должно быть неспешным, как выстраивание колонны перед выходом на маршрут. Нужно задать систему координат и начальные условия. А они следующие.

Бетонная лента Дороги петлей накинута на предгорья Гиндукуша - она в прямом смысле связывает всю горно-пустынную страну. Дорога то вьется между холмами, то взбирается на отроги, то вытягивается в долине, перескакивая мостами и мостиками через горные реки и сухие русла, то ползет по скальному карнизу над пропастью, то змеей свивается вниз. Дорога была всегда, даже когда здесь не было страны. По этому пути шли караваны из Персии в Индию и назад, двигались воинские фаланги и когорты, тумены и лашкары, и путь этот, хотя и шел в обход, а не прямо на юг, несмотря на свою кривизну, был наикратчайшим, как это бывает в геометрии Лобачевского-Римана. Единственным из веера возможных его делало Солнце. Туманно-нежное на восходе, оно становилось беспощадным Ярилом еще до полудня и, даже теряя к закату свою мощь, успевало раскалить пустыню так, что горячий воздух отрывался от песка и в его мареве на горизонте возникали прекрасные миражи - зеленые леса, голубые озера, белые дворцы с золотыми куполами и даже искрящиеся под солнцем заснеженные поля, - наверное, так в аду грешникам показывают рай, чтобы придать приевшимся мукам новую остроту. Местность, простирающаяся на юг от Дороги издревле называлась красивым именем Дашти Марго -