Карл Ханс Штробль «Мейстер Йерихо» Karl Hans Strobl «Meister Jericho» (1919)

За стрельчатыми воротами открывалась соборная площадь. Под яркими солнечными лучами она переливалась, будто все здесь было выложено золотом и драгоценными камнями. Но в нише самих ворот, словно презрев божественное присутствие, сквозь тонкий аромат ладана пробивался запах стираных юбок. Звуки органа окружали нас, били по головам, с грохотом опускались вниз и тяжелыми шагами бороздили проход между скамейками. Совершенно истерзанные этой какофонией, мы с Анжеликой прижались друг к другу, пытаясь тем самым сохранить самообладание, пока Рихард стоял рядом с нами. Очень крепкий парень, полный зависти ко мне — разве он не был мне другом? — однако при этом достаточно самоуверенный и упрямый. Но вот грохочущая волна разбилась об алтарь. Он поглотил ее и усмирил. Теперь музыка напоминала скорее умиротворяющее журчание ручейка. Прометей все еще роптал, но уже был повержен небесным светом. Однако больше всего захватывало то, как резонирующие звуки начали упорядочиваться хором человеческих голосов, грустных, пронизанных невыразимой скорбью, звенящей тайной из растерзанной груди. Сладострастие неуловимого ужаса, как в песне проклятых. Стремительный взлет крылатого народа. И как кульминация — топот золотых копыт и звуки осанны.

— Не будет ли слишком смелым утверждать, что он Мастер? — спросил Рихард под сенью каштановых деревьев, окруженный толпой разгоряченных людей. — Настоящий мастер, не правда ли? Он убаюкивает одного и будоражит другого! Кто-то готов умереть, чтобы его увидеть и услышать! А кто-то стискивает зубы от ужаса… Даже среди пернатых музыкантов небесного господина найдутся десятки таких, кто отдаст уважительный поклон этому выпускнику музыкальной академии, исполняющему оперу «Микеланджело» и облаченному лишь в скромное одеяние из грубого сукна…

— Почему же тогда Мейстер Йерихо довольствуется нашей скромной церковью? — поинтересовалась Анжелика.

— Все, кто желает его услышать, должны приезжать сюда. Он играет только на нашем органе. Поэтому наш маленький городишко теперь место паломничества для всех, кто жаждет благословления божественной музыки. Чего только не предлагали ему за те три месяца, что он живет здесь. Как от дыма, отмахивается он от золотых гор и остается.

Вернувшись из свадебного путешествия, мы обнаружили, что наше тихое местечко оказалось необычайно известным. Оно стало чем-то вроде Мекки для уверовавших в силу музыки. Следуя моде, публика с живым одобрением приветствовала любую причуду неординарного мастера.

— А мне страшно, — сказала Анжелика. — Эта музыка пугает меня. — Ее тоненькая бледная ручка покоилась на моей ладони и слегка сжимала ее.

— Она демоническая, — согласился Рихард. — Да, именно демоническая. Разве это не глубочайшая печаль, пробившаяся из груди всего человечества? Орган рыдает и кричит, дразнит и молит…

Проходя мимо кладбища, мы заметили тревожное оживление. Вокруг свежей могилы в конце ряда столпились люди. Раздавались крики, руки то и дело вздымались вверх. Мы подошли ближе и услышали плач и проклятия.

— Еще одну могилу осквернили, — сказал Рихард. — Я ведь вам уже рассказывал про это дело.

Ужасающая достопримечательность нашего городка — бесчинство неизвестного преступника. Оскверненные могилы и изуродованные тела всколыхнули все население. Время от времени свежие курганы находили разрытыми, гробы — разломанными, а тела — истерзанными. Грудные клетки были разорваны, будто когтями огромного зверя. На Капри эта история, дошедшая до нас с письмом Рихарда, напоминала сюжет северной баллады. Рассказанное казалось нереальным и далеким, как туман на болоте, как непроходимая лесная чаща. Любой бы посмеялся над страной, где еще верят в такие сказки. Но здесь и сейчас история предстала перед нами пугающей действительностью. Средь бела дня все было охвачено ужасом. Перекошенные страхом лица, обрывки фраз, судорожные сжимания рук. Некоторые люди, казалось, потеряли всякую подвижность от потрясения, другие же будоражили всех вокруг себя. Несчастная вдова рыдала на груди торговца. Тот выглядел крайне озадаченным.

— Это старый полковник, — сказал кто-то. — С Брюннегассе. Наш сосед. Превосходно играл на скрипке, превосходно. Его вчера похоронили.

Маленькая ручка неожиданно сжала мою ладонь еще сильнее, дыхание Анжелики коснулось моего уха. Дрожь ее тела передалась мне.

— Кто это сделал? — выдохнула она.

Между могилами на другой стороне кладбища семенил невысокий человек, одетый в черное. Приземистое туловище на длинных кривых ногах. Полы фрака били его по коленным впадинам. Голова клонилась к земле. Из-под цилиндра выбивался спутанный серо-зеленый парик.

— Это же он, — торопливо заметил Рихард. — Мейстер Йерихо!

Взгляды людей прилипли к нему, но он продолжал держаться в стороне. Едва миновав пружинистой походкой холмы, маэстро, облаченный в грубое сукно, тут же исчез за кладбищенской часовней, на стене которой возвышался святой Христофор. Лик его отражал всеобщее потрясение и ужас. Слегка качнулся розовый куст, словно дикий зверь прошмыгнул мимо него. Там Мейстер жил, объяснил Рихард, прямо за часовней, на территории кладбища, в полуразрушенном домишке, нелюдимый, как медведь.

Каким же отзывчивым и простодушным был усопший маэстро, приносивший радость в любое место, благословленное Господом нашим, и любивший пропустить стаканчик в таверне! Но его преемник был из чужих краев, неизвестный выходец из ниоткуда. Это был настоящий враг человечества. Враг тихий и неприметный, но неумолимый в своем холодном безразличии, которое было бы простительно только таким выдающимся гениям, как Бетховен и Брукнер.

Из открытого окна домика привратника Анжелике улыбнулась Валли. Вышитое цветами высокое кресло, на котором она сидела, резко контрастировало с бледным, осунувшимся лицом девочки. Она смотрела на мою жену робко, но с сердечной теплотой. Девочка тянулась к Анжелике, как цветок тянется к солнцу. Затем выпрямилась и поприветствовала нас.

— Что ж, — сказала Анжелика, когда мы вечером собрались в зале, выходящем окнами в сад, — жаль, что мы не задержались на юге еще немного.

— Как же моя работа? — удивился я.

— И как же я? — Рихард изобразил укоризненную мину.

— Мне как-то неспокойно, — ответила Анжелика, уже стоя у рояля. Она подняла крышку, и ее маленькие пальчики пробежали по клавишам. Легкая волна звука зажурчала в вечерней тишине. Кажется, это была колыбельная, песнь венецианских гондол, плач воды, разбивающейся о черные сваи. Мы