собираете для себя.

И это «для себя» больно царапает — неужели я опасаюсь не зря? И напрасно приняла те восторженные комплементы на свой счёт. Мало ли на свете рыжеволосых зеленоглазых богинь? А я уже не так молода и хороша, как прежде.

А он продолжает рассыпаться: что, мол, приобрёл недавно милый домик с видом на Ниссейскую долину. Будет удобно свить там уютное семейное гнёздышко.

Начинаю злиться, ломаю тонкий стебель нарцисса, колюсь розами, пачкаю блузку пыльцой лилий. Но букет делаю безупречный. Я была бы рада, если бы мне подарили такой.

Протягиваю ему. Слышу восхищённый вздох.

А потом он из внутреннего кармана пиджака достаёт красную бархатную коробочку, открывает её, и я вижу кольцо — белое золото и чёрные агаты. Оно уютно покоится на алом ложементе.

Мой покупатель опускается на одно колено, протягивает мне цветы и спрашивает прерывающимся от волнения голосом:

— Прекрасная Персефона, сделаешь меня счастливейшим из богов и согласишь разделить со мной вечность?

Смотрит выжидающе, с затаённой надеждой, почти умоляя.

И поскольку я, шокированная, молчу, то продолжает:

— Согласна ли ты выйти за меня, зная, кто я такой и каким могу быть?

Я не понимаю, зачем это. Ведь сам сказал — нас повенчали Предвечные.

— Мне важен твой ответ. Твой выбор, — как всегда он считывает непроизнесённое.

Я заставляю его встать и отвечаю, как тысячи лет назад:

— Да, Аид Безжалостный, я стану твоей женой.

И как тогда первая, подаюсь навстречу и целую.

Вскоре он перехватывает инициативу, и мы целуемся взахлёб, до спёртого дыхания, до полного растворения друг в друге.

Потом он сажает меня на стол, надевает мне на палец кольцо, упирается лбом в мой лоб и строго интересуется:

— Рассказывай, чего себе накрутила?

Прячу глаза, сейчас почти стыдно, но признаюсь:

— Решила, что ты разлюбил меня, потому что я стала старой, некрасивой, а скоро буду ещё и толстой.

Над моей головой раздаётся тихий рык.

— Посмотри на меня! — требует он, и я встречаюсь с ним взглядом.

Он, не прерывая зрительного контакта, целует мне руки, а потом говорит:

— Я сам виноват — видимо, мало тебя лелеял, мало убеждал, что с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, другие просто перестали для меня существовать. Ты всегда была и будешь для меня самой красивой. Даже если поседеешь. Даже если твоё лицо покроют морщины. Ты всегда будешь для меня юной Корой, что собирает цветы в Ниссейской долине. Запомни это и впредь не смей оскорблять мою любимую Персефону своими домыслами! — произносит почти зло, а потом наклоняется и целует — глаза, скулы, щёки, шею, шепча: — Наваждение моё, наказание моё, любовь моя…

Огонь бежит по моим венам, я таю и плавлюсь, но овладевать мной прямо здесь он не спешит.

Наоборот, отстранятся и говорит:

— Собирайся, нам пора.

— Куда? — интересуюсь я.

— Справлять нашу свадьбу, вить гнёздышко в нашем новом доме в Ниссейской долине. Идём, Деметра уже заждалась наверно.

— Мама? — удивлённо вскидываю брови.

— Ну да. Знаешь, когда я ей сказал, что ты ждёшь ребёнка, она даже не спорила. Наоборот, тут же заявила: я буду ей нужна. И вызвалась приготовить всё к нашему приезду. И вообще, я решил, что будет лучше, если тебе больше не придётся метаться между матерью и мужем.

Он решил! Опять сам! Но ведь обо мне заботился. Поэтому не злюсь, а смеюсь, уткнувшись ему в плечо. У Аида — слишком патриархальный склад ума, консервативный, основательный и… правильный, на мой взгляд. Муж должен защищать, беречь свою женщину и свою семью, а если у них возникают проблемы — брать и устранять их. И я не против такого расклада.

… собираюсь я быстро. Брать мне здесь особо нечего. Так, пара милых сердцу безделушек, среди которых — кулон Гестии. Он сейчас светится тёплым сиянием, будто тётушка улыбается мне сквозь века. И я невольно прижимаю его к груди: пусть слышит, как благодарно бьётся моё сердце.

Все цветы, какие ещё остались в салоне, я выношу на улицу — пусть люди разберут, пусть каждый возьмет себе частичку счастья, что сейчас просто переполняет меня.

Вешаю на дверь салона надпись: «Закрыто на неопределённый срок». Кто знает, может ещё и вернусь сюда — уж очень в этом магазинчике было хорошо.

Свой букет несу сама — небольшой чемоданчик со скромными пожитками и тот отбирает Аид.

Мы садимся в его машину — чёрную, хищную, мощную, этакий слепок его квадриги, что пугала в прошлом людей и богов — я смотрю в окно, и мне необыкновенно хорошо. Меня снова похищают, но теперь — с моего согласия и везут не в мрачный Подземный мир, а назад, в Ниссейскую долину.

Хочется петь и смеяться.

Аид коситься на меня и тоже улыбается.

… я замечаю её и едва успеваю крикнуть:

— Останови!

Хорошо, что Аиду не нужно объяснять зачем.

Я выскакиваю и бегу за ней: глупышкой, что в холодный осенний день бредёт босиком. И там, где маленькая ступня касается земли, выглядывают юные, как и эта девушка, побеги.

— Хлоя! — окликаю я, и она оборачивается.

Да, всё, как описывала Гестия: васильково-синие глаза, лунно-жемчужные кудри, и сама тоненькая, как молодая веточка.

Она улыбается мне, как старой знакомой. И в глазах её пляшут тёплые огоньки — словно солнце отражается в весенних лужах.

— Здравствуй, — произносит певуче. — Я ждала тебя.

— Я тоже, — говорю и беру за руку. — Мне надо передать тебе кое-что.

— Не надо, — мотает она головой, — Предвечные уже всё сказали мне. Не переживай — весна придёт вовремя.

Ну, значит, можно воздохнуть с облегчением, поцеловать её в свежую щечку и снова сесть в чёрную машину к мрачному вознице.

Сидеть рядом с ним и улыбаться. Потому что — теперь можно. Ведь я только что создала мир. Он будет жить совсем по другим правилам — по законам любви. Это будет чудесный мир.

И новые аэды в мифах этого нового мира непременно напишут: «Персефона снова вернулась к Аиду. Теперь уже навсегда».

Конец