Заброшенная дорога

1

Олимпиодор : Что касается завоевания нас варварами, я не вижу в этом большой беды, мой Аммоний. Пусть придут и покорят нас, как ромеи покорили эллинов. Мы покорим их, как эллины покорили ромеев. Кто знает? Возможно, скифы или германцы усвоят нашу мудрость и свежими силами построят обновлённую империю, которая превзойдёт Рим настолько же, насколько Рим превзошёл Македонское царство?

Аммоний : А через тысячу лет тоже сгниёт и рухнет, и будет завоёвана какими-нибудь гипербореями или антиподами. И так снова и снова, пока однажды очередное воплощение империи не захватит всю Ойкумену. А что потом? Что будет, когда варвары кончатся? Когда эта всемирная империя тоже рухнет – кто придёт её обновить?

1

На исходе ночи 24 августа, в тот самый час, когда войско Алариха входило в Город через Соляные ворота, открытые рабами по приказу одной из знатнейших римских аристократок – далеко на юго-восточной окраине империи уже рассвело.

Внутренний двор принципия Первого Валентинианова легиона – квадрат портиков из жёлтого известняка – ещё тонул в лиловой тени. Стояла прохлада. Начинался приёмный день у дукса Фиваиды – командующего римскими войсками на южной границе Египта. По углам и портикам переминались в очереди военные и гражданские – просители, жалобщики, искатели милостей и профессиональные ходатаи.

Гражданских было немного, и только арабы и греки – ни одного египтянина. По египетскому календарю начинались эпагомены, вставные пять дней между концом старого и началом нового 360-дневного года. Несчастливый тринадцатый недомесяц, когда египтянин даже из дома побоится нос высунуть, а не то что вступить в отношения с такой грозной, непредсказуемой стихией как римское начальство.

Высокая аркада отделяла двор от полуоткрытого сводчатого зала базилики. Под сводами возвышался трибунал, как театральная сцена, а в кресле посреди трибунала восседал дукс Фиваиды, муж славный Флавий Секундин. Седой и грузный, он сидел с прямой спиной и каменным лицом, стараясь выглядеть монументально, широко расставив ноги в белых брюках и кавалерийских остроносых сапогах. Из-под красного плаща, застёгнутого фибулой на плече, торчала рукоять меча в ножнах на широком воинском поясе из тиснёной кожи. Белую тунику украшали две вертикальные полосы златотканого узора из розеток и свастик. На шее наградная гривна сверкала золотом.

Слева и справа от дукса на трибунале выстроились воины его свиты, офицеры легиона, чиновники канцелярии. За ними возвышались на частоколе шестов значки центурий, драконы когорт и в центре, выше всех – орёл легиона. Ещё выше на стене, под самым карнизом свода, нависали доски с портретами августов во весь рост, в порфирах и золотых венках: западный император Гонорий и восточный, восьмилетний мальчик Феодосий.

Внизу перед трибуналом стоял почётный гость – посол одного из нубийских царьков. Высокий, темнокожий, в белой хламиде с красной каймой, в облегающей шапочке, обвязанной златотканой лентой, он торжественно вздымал золочёный посольский жезл и декламировал по-гречески:

– … Мой госбодин Данокве, василиск нубадов и всех эфиобов, лев Нижней страны и медведь Верхней страны, босылает великому василевсу Феодосию и тебе, бобедоносный стратилат…

В очереди хихикали над его акцентом. Но дукс и его свита, конечно, хранили подобающую невозмутимость.

Воины посла, суроволицые татуированные нубийцы-копейщики в полосатых юбках и кожаных шлемах, со щитами из дублёных коровьих кож, выстроились двумя рядами вокруг подарков. Здесь лежали алебастровые вазы с благовониями, слоновьи бивни, страусовые перья, леопардовые шкуры, и стояли две рабыни – молоденькие девушки с кожей гораздо чернее, чем у нубийцев, с волосами, заплетёнными в мелкие косички, с медными кольцами в губах. Из одежды на них были только ручные и ножные браслеты из раковин каури. Но девушки держались безо всякого смущения, и оглядывали толпу с таким видом, будто уже сейчас были любимыми наложницами дукса и держали в руках всю провинцию.

– … Вот каково желание моего госбодина Данокве: да бребудет вовеки мир между ромеями и нубадами! – продолжал посол. – Да будут ваши друзья нашими друзьями, а наши друзья вашими друзьями, а ваши враги нашими врагами, а наши враги…

Похоже, речь намечалась долгая.

Маркиан, молодой императорский гвардеец, прикомандированный к свите Секундина – обладатель роскошного щита, крашеного пурпуром, с золочёной розеткой на умбоне и золочёными крылатыми Победами – чуть наклонился вправо и оперся на копьё. Не поворачивая головы, одними губами спросил у соседа по строю Фригерида, рыжего пышноусого герула из личной охраны дукса:

– Как думаешь, они близняшки?

– А пёс их чёрные морды разберёт. – Фригерид тоже стоял как каменный и едва разжимал губы. – Для меня они все одинаковы, пока не дойдёт до постели.

Маркиан скосил на него взгляд.

– An tu futuebas Aethiopissas? – усомнился он. – Серьёзно?

(– … Да утолят ромей и нубад жажду из одного колодца! – вещал посол. – Да бридёт невозбранно ромей в землю нубадов, а нубад в землю ромеев! Да басутся наши коровы рядом с вашими коровами, а наши овцы рядом с вашими овцами, а наши верблюды…)

– А ты бы нет? – Фригерид как будто слегка обиделся.

– Ну, если за неимением лучшего… – Маркиан снова изучающе оглядел рабынь. – Фигуры-то ничего, но они же на лицо страшны как горгоны, клянусь Юпитером!… То есть клянусь Христом, – поспешил он поправиться. – Ты так не считаешь?

– Лицом их поворачивать совершенно необязательно. Зато знаешь, брат, какой огонь… ух! После них белые девки – все равно что дохлые рыбы. Да ты попробуй, не пожалеешь. Сходи к Евмолпу, знаешь, у храма Мина?

Одна из рабынь поймала взгляды римских воинов, хихикнула, что-то шепнула другой и показала язык. Другая захихикала тоже.

– Вот обезьяны, – пробормотал Маркиан. – И с чего они такие весёлые?

– А чего бы не радоваться? У них-то, у нубадов, когда умирает царь – всех его рабов убивают и с ним хоронят. А у нас? У нас, конечно, много всякого дерьма, но такого нет, согласись.

– У вас – это у кого? – спросил Маркиан. – У герулов? Ты же сам рассказывал, что твою мать удавили на могиле твоего отца!

– У нас – это у римлян. – Фригерид насупился. – Я римлянин, брат, запомни. Служу августу, как и ты. А ты, кстати, сам иллириец! Ваши давно ли в шкурах бегали? А мать сама удавилась, добровольно, как верной жене полагается, это совсем другое дело!

(– … Так говорит мой госбодин Данокве, – голос посла уже немного охрип, – василиск нубадов красных и чёрных, и всех эфиобов от Бустыни заката до