Ханну Райяниеми Собаки-призраки

Начинается со свиста. Он раздаётся прохладным летним вечером и замирает на высокой ноте. Руби тут же высовывает нос из ямы, которую мы с лабрадорами выкопали в маминой бывшей клумбе в поисках пиратских сокровищ, озирается и несётся к штакетнику, быстро-быстро виляя толстым хвостом. Настораживается и Принцесса, бросает кость, зевает и с достоинством топает следом.

На секунду мне кажется, что вернулся папа, и сердце ёкает. Но нет, это долговязый мальчишка по кличке Собакин. Он сидит на корточках за забором, сгибаясь в три погибели и припав красным лицом к доскам. Я пялюсь на гостя, стоя коленями на земле и не выпуская из рук пиратский меч, но меня, похоже, не замечают.

А затем Собакин принимается лаять, очень звучно и утробно, будто гром гремит. Прижав уши, Руби с Принцессой слушают. Вот он умолк, и только пыхтят собаки. Он встаёт и широко распахнутыми белесыми глазами смотрит на меня.

— Привет, мелкий, — говорит Собакин. — Ты знаешь, что у вас дома завелись собаки-призраки?

Он распрямляется, скрещивает волосатые руки на груди, поверх спортивной куртки, и сверлит меня взглядом. Под его глазами страшные на вид тёмные круги. Он смотрит на меня внимательно, будто собака, которая чего-то хочет. В горле у меня пересохло, но Принцесса и Руби виляют хвостами, поэтому в дом я не убегаю. Я подхожу к забору.

— Собаки-призраки?

— Ну, бывшие собаки. Мёртвые. — Он чешет нос и скалится. От него пахнет несвежим потом и землёй, и я задерживаю дыхание. — Ты того, смотри. Они могут забраться в тебя, подбить на нехорошее.

Когда взрослые тебя подкалывают, это видно: они будто усмехаются внутренне. Но Собакин убийственно серьёзен, как мистер Ганн на уроке географии.

— Ладно.

Я отступаю на шаг и запускаю пальцы в Рубину шкуру. Собакин суёт меж досок волосатую руку, и Руби её обнюхивает, всё ещё легонько маша хвостом и улыбаясь по-собачьи.

— С собаками-призраками надо держать ухо востро, — говорит Собакин, не отрывая от меня глаз.

— Саймон! — вдруг слышу я маму. — Что ты делаешь?

Она стоит в дверях кухни, хмуро-испуганная. Собакин рычит напоследок Принцессе и Руби, тявкает и пятится.

— Кажись, ты влип, — говорит он.

— Опять ты! — кричит мама. — Ещё раз — и я звоню в полицию!

Собакин смотрит мимо неё, на что-то за дверью, и глухо взрыкивает. Затем разворачивается и припускает вдоль по улице низкими длинными прыжками, шлёпая грязными «найками» по асфальту.

— Саймон, иди домой, — говорит мама. — Холодает. Ты же знаешь, тебе нельзя говорить с этим мальчиком.

— Я хотел гулять. А он не со мной говорил, а с Руби. И с Принцессой.

— Пора в постель. — Мама берёт меня за плечо. — Папа вот-вот вернётся.

— А можно, Руби поспит у меня в комнате?

— Как хочешь. — Она устало вздыхает, крепко меня обнимает и отпускает. Она сменила духи, в третий раз за месяц, и пахнет странно, как загорелые дамы в «Дженнерс». — Только папе не говори, ладно?

— Ладно.

И я иду в дом, где тихо и спокойно.

* * *

Я долго лежу в своей комнате, не смыкая глаз. Руби, забывшись рядом собачьим сном, то и дело вздрагивает и встявкивает.

Всё сходится. Если псы не попадают в рай, они бродят где умерли, и их становится больше и больше. Их, должно быть, уймы. Повсюду.

Если все собаки, которых я когда-либо видел, станут призраками, то что им есть? Вроде и нечего, разве только друг друга. И некоторые будут здороветь, набираться сил, точно в «Горце».

Я холодею, как в тот раз, когда нашёл в саду мёртвую птицу, кишащую белыми червями.

Трубы в новом доме клокочут, и звук немного похож на собачье рычание. Мне вдруг нестерпимо хочется в туалет. Я задумываюсь, нет ли в комнате пса-призрака, который только и ждёт, когда я спущу ноги на пол. Но дыхание Руби, её запах меня успокаивают, — она бы почуяла, — и я осторожно встаю. Не разбудить бы, а то подумает, что настало утро и захочет на улицу, играть.

Чтобы не ходить мимо спальни родителей, я иду в туалет, который в подсобке. Тихонько спускаюсь по узкой лестнице. Половицы под толстым ковром скрипят, как резиновые игрушки Руби.

В подсобке душно, пахнет влажным бельём: мама вешает его на сушилке сверху. В углу ворчит водонагреватель. Мама не любит, когда ходим в туалет сюда, — мол, разносим повсюду микробы, — но с пустым мочевым пузырём собаки-призраки не так страшны.

Я открываю кран вымыть руки, и что-то смыкается у меня на запястье.

Будто собака схватила пастью: холодные зубы больно впиваются в кожу. Из раковины прёт густая вонь канализации. Я пробую отнять руку. Призрачные челюсти не пускают. Зубы царапают кость. Я кричу от боли.

Из зеркала на меня глядит мокрый чёрный пёс с ярко-зелёными глазами.

Вдалеке хлопает дверь. Потом загорается свет и появляется мама.

— Ты что, Саймон? — говорит она, щурясь.

В её волосах бигуди, отчего голова похожа на клумбу.

Боль в запястье перемещается в живот и выходит наружу слезами.

— Чего ты? — Мама берёт меня за руку, там, куда укусил пёс. Костяшки её худых пальцев белые под канарским загаром. — Прямо беда с тобой.

Я вижу в её глазах зелёный блеск и вдруг понимаю, куда делся пёс-призрак.

Она тащит меня в мою комнату и едва не швыряет на постель.

— Убери отсюда собаку. От неё грязь. Руби, вниз. Живо.

Руби вскакивает и встряхивается, хлопая ушами. Затем, поджав хвост, удирает вниз. Мама выходит и захлопывает дверь.

Я сворачиваюсь калачиком под одеялом. В запястье так и пульсирует боль. Я перелезаю на нагретое Руби место, но оно быстро остывает.

Трубы клокочут и взлаивают.

* * *

На другой день, в школе, я чувствую себя усталым. Мел мистера Ганна скрипит по доске, будто визжит белый пёсик.

После уроков, лишь бы убраться из дома, я вывожу Принцессу и Руби гулять. Они тащат меня за собой — вернее, тащит Руби, Принцесса выступает вальяжно. Я бездумно шагаю, дышу и рассматриваю белые отметины на запястье. Они по-прежнему болят.

Куда именно собаки меня ведут, я вижу слишком поздно.

Втроём они сидят на скамье между китайской прачечной и кооперативом. Чуть поодаль Собакин подпирает собой фонарный столб и курит. Они смотрят на него с тихим благоговением.

Принцесса тоже теперь налегла: собакам не терпится обнюхать сидящих.

— Не туда, — говорю я, дёргая поводок, и глаза Руби лезут из орбит.

Но сил не хватает. Да и поздно уже.

Самый большой из троицы встаёт, бросает фантик от конфеты и вразвалку идёт ко мне. Его жирное белое тело едва помещается в спортивном костюме, а толстая шея делает его похожим на бульдога.

— Кто это тут у нас?

Он что-то жуёт, и